Потерянный Ван Гог - Джонатан Сантлоуфер

картиной по наитию, выводя на холсте как бы внутреннюю рамку. Осознав, что получилось окно, я набросал в нем фигуры, темные и безликие. Пока моя кисть двигалась по холсту, я понял, что воссоздаю открытое окно дома Туссена в ту ночь в Овер-сюр-Уаз, когда мы со Смитом прятались в траве, наблюдая и подслушивая разговоры людей в комнате. Их голоса вдруг снова всплыли в моей памяти. Сначала это были бессвязные слова, но потом они сложились в целые фразы, одна из которых не давала мне покоя, и в конце концов я вынужден был отложить кисти.

Маттиа Бюлер был одет в рубашку персикового цвета и синий льняной костюм. Все в нем, как всегда, было безупречно. Он провел меня в свой кабинет и стал расспрашивать о поездке: заходил ли я в галереи, которые он предложил, и встречался ли с дилерами – о чем он, конечно, уже и так знал. Я коротко ответил «да» и как бы невзначай спросил в ответ:

– Вы слышали, что Стефан Альбрехт арестован?

– В самом деле? – Бюлер, казалось, был потрясен, его двухцветные глаза даже расширились. – Но за что, черт возьми?

– За торговлю произведениями искусства, которые награбили нацисты.

– Да? Вы, должно быть, ошибаетесь. Стефан Альбрехт – очень честный человек, наиболее безупречный.

– Об этом писали в новостях.

– Эти новости прошли мимо меня.

– Вы ведь работали с ним, не так ли?

– У нас были кое-какие… дела. – Он говорил еще медленнее, чем обычно, словно взвешивая каждое слово. – Но их было немного… и они были далеко друг от друга. То есть с перерывами. Длительными.

– Вот странно, – произнес я все тем же светским тоном. – Помнится, женщина, коллега Альбрехта, спрашивала, сказал ли он своему партнеру, Маттиа, о картине, которую он продавал. – Фраза, услышанная под окном Туссена, теперь не выходила у меня из головы. «Маттиа знает, что картина у тебя, или ты собираешься отстранить своего партнера от сделки?»

– Как вы это услышали?

– Я… подслушал… Но она ведь не вас имела в виду, правда? – Я сменил светский тон на удивленный.

– Меня? – переспросил он еще более удивленным тоном. – Есть десятки людей с именем Маттиа.

Но другого Маттиа в арт-бизнесе Нью-Йорка не было; это я проверил. Я ждал, что он начнет все отрицать, кричать о своей невиновности… я даже хотел, чтобы он убедил меня, что я ошибся. Но он сказал совсем другое.

– Я советую вам быть осторожным, Люк. – Бюлер встал и подошел ко мне вплотную. Его лицо было всего в нескольких дюймах от моего. – Вы ведь не хотите, чтобы у галереи, в которой готовится ваша выставка, начались проблемы. Вы, должно быть, ослышались. – Он положил руку мне на плечо и повел к двери, усиливая хватку; его лицо было так близко к моему, что я почувствовал запах его одеколона и еще что-то необычное в его дыхании.

– А теперь иди домой, рисуй красивые картины и забудь об этом разговоре.

Я вывернулся из его захвата. Теперь я знал наверняка, что это он был партнером Стефана Альбрехта.

Вернувшись домой, я раз десять прошелся из угла в угол, прежде чем позвонить.

– Ты знаешь, который тут час? – Голос у Смита был сонный. – Надеюсь, это что-нибудь важное.

Я извинился, что забыл о разнице во времени, и рассказал ему о своей встрече с Бюлером и о своих подозрениях.

– И что я, по-твоему, должен с этим делать?

– Связаться с Ван Страатен, может быть?

– Не хочу я с ней связываться, – проворчал Смит. – А ты можешь попробовать, если хочешь. – Он дал мне номер Ван Страатен и повесил трубку.

Ван Страатен удивилась моему звонку. Я рассказал ей о своем разговоре с Бюлером и о том, что услышал той ночью в Овер-сюр-Уазе. Она сказала, что мне следовало позвонить ей до того, как идти к Бюлеру, но это был единственный упрек. Потом Ван Страатен обмолвилась, что ее люди давно искали подельника Альбрехта в США, и эта новость ее не удивила.

– Мы взяли на заметку несколько арт-дилеров в США, одним из них был Бюлер. Если это правда, то я не сомневаюсь, что мы сможем получить от Альбрехта подтверждение причастности Бюлера. Его адвокаты хотят заключить сделку со следствием. Но действовать придется быстро.

Я спросил, как именно она собирается действовать, но она, не ответив, велела забыть ее номер и повесила трубку.

На следующий день в «Нью-Йорк таймс» появилась заметка, что Маттиа Бюлера допрашивали по поводу похищенных нацистами произведений искусства; кое-какая информация прошла и в социальных сетях. На следующий день эта новость разнеслась повсюду.

Конечно, Бюлер через своих адвокатов все отрицал; они готовили ему защиту.

Мне казалось, что он даст знать о себе лично, но позвонил один из его помощников. Он сказал, что галерея приостанавливает несколько готовившихся выставок, в том числе и мою. Ожидаемый, но тяжелый удар; мои мечты о славе и богатстве развеялись, не успев толком развернуться.

92

Прошло несколько дней – но мне показалось, что целый месяц. Я пытался рисовать, но не мог. В поисках вдохновения я читал письма Ван Гога, даже нашел подходящую цитату: «Если что-то в тебе говорит, что ты не художник, тогда тебе следует рисовать… и этот голос замолчит». Я распечатал ее и прикрепил на стене в своей студии. Смотрелось хорошо, но не помогало.

Вместо того, чтобы рисовать, я слушал музыку, прибрался в студии, вымыл кисти и разложил тюбики с краской по оттенкам.

Я выпил со своим другом Джудом, который рассыпался в извинениях за то, что привел Бюлера в мою студию. По-моему, он был потрясен делишками этого дилера еще больше, чем я.

О Бюлере появились новые сообщения в газетах: «количество улик растет», и «неназываемый свидетель» готов был дать показания о причастности арт-дилера к продаже «сотен похищенных произведений искусства».

Когда на моем сотовом высветился незнакомый номер, я какое-то время сомневался, стоит ли отвечать, но в конце концов ответил.

– Ты сбрил свою ужасную бороду? – первым делом спросила Вильгельмина Кур.

Я рассмеялся и сказал, что сбрил; потом она с каким-то удовольствием и даже азартом поговорила о «скандале с Бюлером», затем поинтересовалась, какие у меня планы относительно картин, которые я собирался выставлять у Бюлера, и прежде чем я успел ответить, предложила выставить их у нее в галерее.

От неожиданности я на мгновение утратил дар речи, но тут же обрел его вновь и немедленно согласился. Виль Кур назвала мне даты и велела забронировать билет на