Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград - Борис Батыршин

– Отдыхать, – сказал Казаков охотникам. – Неделю отдыха при сохранении пайка. И… молодцы, ребята!

– Вы даже не представляете, какие мы молодцы, – пробурчал Кондрашов. Ему было лестно; он вспомнил почему-то, как, когда они стояли лагерем в километре от гуманитарных поселков, тамошние жители в сумерках пробирались к ним, предлагали по литру браги на нос за каждого легионера, «совершившего попытку к бегству»…

– Этих, наверное, прямо так на остров и отвезем, – раздумчиво проговорил координатор, глядя на цепочку узников, как стоявших, так и упавших вокруг своих бревен и напоминающих гравюры Гойи. – Влезут они в барказ прямо так, с бревном? Моторкой и отбуксируем… а на месте уже и отвяжем.

– Встать! – Новые конвоиры забегали вокруг, запинали ногами.

Казаков со вздохом отвернулся и, вспомнив что-то, пошел к моторному причалу. Ему же нужно было допросить всех рокерских баб лично, как он мог забыть! Ничего, успеет сгонять, пока этих погрузят… Да, и еще ведь надо узнать, как бывшая фамилия «герцогини» – хотя это уж было бы слишком мелодраматично. Герцог, его жена, Мохов и еще полдюжины рыцарей-ренегатов были вчера вечером на грузовике привезены сюда из Рокпилса и помещены в карцер. Их, конечно, нужно было держать отдельно от легионеров – по крайней мере, Мохова с товарищами.

Плодом прокурорских мотаний Валерьяна стала тетрадка с пофамильным списком всех легионеров и кратким резюме преступлений. Казаков проглядел этот список: там не было интересовавшего его человека, а дамами Валери, увы, пренебрег.

Совет получился коротким, все хотели спать: завтра вообще предстояло судебное заседание, обещавшее стать «процессом века». Однако и это укороченное заседание затянулось до тех пор, когда безлунное небо, после заката частично очистившееся, совсем потемнело и засверкало звездными россыпями. Красноглазые консулы (консула, как по-морскому стал с недавних пор выражаться Стась), позевывая, разбредались из комнаты заседаний.

– Валерьян, задержись… – вполголоса попросил координатор.

Валерьян задержался. Он плюхнулся обратно в кресло и принялся крутить в пальцах беломорину. Он был изможден и страшноват.

– Как свидетели? – поинтересовался Казаков.

– Да в порядке, что им сделается… – ответил Валери. Он привез из своих странствий по Северу пятерых свидетелей, отмыл, откормил и поселил в здании интерната, в лазарете. Главной функцией свидетелей завтра должно было быть совмещение фамилий, записанных в прокурорском кондуите, с конкретными носителями. – Чего ты хотел?

– Э-э… одна из панковских девиц – наша с тобою коллега. – Казаков внимательно разглядывал Чюрлениса на стене.

– То есть как это – коллега?

– По сроку жизни, – пояснил координатор с армейским юмором. – Некая Евгения Малиновская.

– Ну я не знаю… – Валерьян закурил. – Подожди… так ты про всех это знаешь?

– Про всех, – подтвердил координатор. – Так вот, я и спрашиваю – что с бабами делать будем?

Валери оживился.

– А чего тут думать…

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

4 тиберия. То есть 5-е уже. Прошлой ночью весь Совет сладко посапывал, а я с этой Синей Бородой, как всегда, цапался по поводу предстоящего суда. Занимались любимым делом: в процессе площадной ругани вырабатывали соглашательскую платформу.

Наутро встал со всеми… о-хо-хо… Благословил следопытскую пятерку, с геодезистами выступавшую к Алешину; благословил ударный отряд, приступивший к картофелеуборочным работам; пронесся по службам – элеватор, рыбокоптильня, СМГ: слесаря получили из Рудного несколько железных болванок… Короче, в полдень начался сам Процесс. Да, на нашей Доске Народного Гласа подоспели перемены: картинка с лебедем, раком и щукой исчезла, вместо нее появилось изображение моего бюста с лавровым венком, пустыми зенками античной статуи и подписью: «Координатор Тиберий».

Итак, Процесс. Удобства ради решили: легионеров оставить на острове, судить заочно, потом вывозить их оттуда маленькими группами по местам отбытия наказания. За неимением желавших выступить в роли адвокатов, защита была разрешена бывшему рокпилсскому герцогу Роману.

Валери начал – и немедленно растекся мыслию по древу. В красках обрисовал большое количество леденящих душу преступлений, плавно перешел к преступности самого рабовладельческого общества, а от него к преступности тоталитаризма вообще. Бедолага Голубев извертелся на пупе… Впрочем, под конец его витиеватые обороты надоели всем, кроме свидетелей и депутатов. Потом выступил Роман: бывший герцог пытался доказать, что они, рыцари, были хорошие: что не видели других путей, что в эксцессах виноваты исключительно люмпенские, панковские элементы, и он, как ответственный и дальновидный правитель, уже собирался от рабства переходить к демократическому феодализму. Потом вылез Собирайский, депутат от гуманитариев, и предложил половину легионеров расстрелять, а половину использовать на пожизненных каторжных работах.

Тут выступил уже я: долго распинался об экономических преимуществах трудовых резервов и о том, как мы с Голубевым согласились на условия Мохова, а, следовательно, морально обязаны и т. д., тем более что эти типы на самом деле оказали нам серьезную услугу. Потом, как договорились, Анатолий почесал в затылке и раздумчиво заявил, что душа-то его жаждет крови, но слепая месть – плохое дело, и вообще… Короче, где-то к трем обсудили легионеров. Еще час потребовался на баб, потому что Вика неожиданно предложила вообще их освободить (без избирательных прав; вроде бы мы, злыдни, накинулись на женщин, которые больше жертвы условий, чем преступницы; ну-ну, Валерьянушка…), а Левченко предложил сослать их пожизненно на Дикий берег, чтобы не возиться. Как-то любят крайне левые крайне правые упрощенные решения. Чтобы не возиться.

Когда окончательно охрипли, перелаялись и пошли по третьему кругу абстрактно-теоретических дискуссий; когда экс-герцога начала бить мелкая дрожь, потому что он всерьез вообразил, что его жизнь зависит от того, будет ли тоталитаризм признан абсолютно неприемлемым или его признают неприемлемым лишь условно; когда консульские депутаты уже перестали соображать, где они находятся, а Маркелов отключился от связи, попросив вызвать его, когда дело дойдет до голосования, – вот тогда, по отрепетированному ночью сценарию, мудрый вождь демократии Синяя Борода попросил слово для компромиссной резолюции. Мудрый отец нации Тиберий Александр Цезарь (сволочи!) это слово ему дал, и Валерьян изложил наш заранее припасенный паллиатив, якобы только что пришедший ему в голову.

Я поступил немного нечестно: наблюдая Викино настроение, внес поправку в интересах баб. Валерьян дико поглядел, но согласился. Наконец, около пяти часов состоялось решающее голосование. Против нашего проекта было три голоса: Левченко, Шамаев и Сидоров. Как сказал бы Малян, закономерное слияние. Вика воздержалась в части, касающейся баб, но в общем и целом предложение прошло.

Итак: мы имели 114 легионеров и 34 их подружки. Десять самых кровавых личностей (из них шестеро, нападавших на Новомосковск) приговорены к расстрелу. Напротив, герцог с женой, Мохов и еще шесть рыцарей – к бессрочной ссылке на Дикий берег. Остальные 96 – к различным, от 7 до 15 лет, срокам каторжных работ. Мне поручено разработать положение о каторге, до оформления этого положения рокеры посидят на островке. Бабы разделены на три части: 16 замеченных в жестокостях с рабами безусловно приговорены к 3 годам каторги; остальным разрешено выбирать между тремя годами каторги и такой же ссылкой на Дикий.