56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

– Четвертый батальон окружен в горах, – лицом стоит комбриг к построенной части, – у них большие потери.

Даже утром в апреле уже жарко, беспощадно жжет горное солнце. Кружится у меня голова, пересохло в глотке, в четвертом у меня полно знакомых ребят, еще в учебке службу вместе начинали. В ротном строю никто не шепчется. Растет у всех напряжение: от командира роты до последнего страдающего поносом солдата из минометного взвода. Напился, мерзавец, некипяченой воды, вот теперь и поносит. Боже мой, какая ерунда в голову лезет, какое мне дело до этого засранца, какое мне вообще до всего этого дело…

– По данным командира батальона, подтвержденным авиаразведкой, – сухо продолжает говорить подполковник, – силы противника составляют до полутора тысяч душманов, вооруженных легким и тяжелым автоматическим оружием, в том числе и минометами. Если мы не деблокируем батальон, все погибнут. – После короткой паузы подполковник начинает рубить приказами: – Всех без исключения в строй.

У меня холодеет под сердцем. Колоколом грохочут «фибры души»: «Ну вот тебе и звиздец пришел!» Как же обидно, под самый дембель. Смотрю на немолодое загоревшее лицо подполковника и слушаю:

– В ротах и батареях в нарядах оставлять не более двух солдат. В охранении части оставить только дежурные посты. В штабе части остается только караул и знаменный взвод. Всех офицеров штаба распределить по боевым группам. Весь личный состав батарей и вспомогательных частей распределить по ротам в качестве усиления.

Мало, все равно мало. Один батальон, разведрота, батареи – хорошо, если хоть шестьсот человек нас наберется. В четвертом батальоне еще триста. Девятьсот. В чужие, незнакомые горы на укрепленные позиции «духов», в атаку на пулеметы. Они же нас из укрытий всех положат. Гулким набатом по сердцу бьют «фибры души»: «Убьют тебя, убьют!»

– Командирам рот через тридцать минут доложить о готовности к выступлению. Командование операцией принимаю на себя. И… – Подполковник чуть замялся, может, слова ободряющие искал, может, хотел брякнуть что-нибудь этакое, патриотичное, не нашел и не брякнул, коротко закончил: – К бою!

Не хочу я к бою, я домой хочу, мало я навоевался, что ли, пусть другие теперь. В расположении роты молча собираю свой РД: патроны, сухпай, гранаты. Щелкая затвором, проверяю механизмы РПКС. Все в порядке. Другие тоже собираются. Вся рота готовится. Их уже учить не надо, сами знают, что да как.

– Ты что-то побледнел, – замечает подошедший ротный, тихо предлагает: – Можешь остаться.

Первый раз при солдатах называю его по имени:

– Хватит, Сашка, херню пороть, – коротко и злобно отвечаю я Петровскому.

– Все жить хотят, – как-то неопределенно говорит офицер.

Он уже переоделся в солдатскую полевую форму, нет звездочек на погонах, нет на панаме офицерской кокарды. Да, все хотят жить.

Тоже мне новость! Вот в том-то и дело, что все хотят. Мы хотим, солдаты окруженного батальона хотят и верят, что не бросят их, придут на помощь, даже «духи», что по ним стреляют, тоже надеются, что не их убьют в этом бою.

– Наш батальон десантируют с вертолетов, – помолчав, начинает объяснять Петровский, – ориентировочно за пять километров от места боя.

– Ясно!

– Ты командуешь группой передового дозора, – заканчивает постановку задачи командир роты, – действуй по обстановке. Главное, чтобы они нас раньше времени не обнаружили.

Отбираю себе группу. Какие там, на хер, добровольцы? По очереди подзываю бойцов: ты пойдешь! Бледнеет Кузьма. И ты! Опускает глаза Олег. Ты тоже! И прямо в глаза смотрит мне Валерка. Со мной четверо нас. Хватит. Другие тоже жить хотят. Не повезло вам, ребята, были вы лучшие солдаты во взводе, вот первыми и пойдете.

Уже сидя на жесткой скамейке в фюзеляже вертолета, почувствовал: вроде как и отпустило. От шума винтов, от вибрации корпуса машины, летящей к месту выброски, в десантном отсеке ничего не слышно. Закрыв глаза, утешаю себя: «Убьют так убьют, да и хрен с ним, все равно когда-то помирать придется. Маму, конечно, жалко, один я у нее, а так вроде как и ничего». Вертолет то вверх, то вниз ныряет, противно сосет под ложечкой. Знаю: когда летчик так пилотировать начинает, выполняет машина противозенитный маневр. Лица у всех ребятишек, да и у меня тоже, до зелени побледнели, кое-кого уже подташнивать стало. Вот так, ребята, в десанте служить – это вам не в берете перед девками выделываться.

– К машине!

Завис вертолет над землей, пилот не глушит двигатель, открыт десантный люк. Бьет в лицо воздушный поток, бешено свистит разгоняемый лопастями винта воздух.

– К машине! – повторно перекрывая рев двигателя, напрягая глотку и чуть не срывая голос, кричу я: – Пошел! Пошел! Пошел!

По одному из люка выпрыгиваем, и сразу от вертолета в цепь разворачивается группа. Вертолет взмывает в воздух. И тишина. Сначала она звенит и давит страхом, эта пропитанная напряженным ожиданием тишина. Но никто не стреляет, никого не видно, не обнаружили нас пока – и отпускает, и уже миром и покоем дышит тишина. Вот и чудненько. При доставке не сбили, при высадке не перестреляли, а уж дальше мы сами. Еще десять минут лежим, перекуриваем, осматриваемся и прикрываем высадку остальных групп. Один за другим в метре от земли зависают вертолеты, прыгают с них десантники. Все в сборе? Все. Пошел!

На двести метров вперед от роты уходит передовая походная застава. Это ж сколько раз я дозором-то ходил?

Много, почти на каждой операции. Ничего, пока живой. Слушай горы, солдат, смотри вперед и по сторонам, под ноги глянуть не забудь и слушай, слушай «фибры» своей души, может, и обойдется все. Виляет узкая горная тропа, что там, за поворотом? Да хрен его знает! Идешь? Вот и иди, что будет, то и будет.

– Ну чего тебе? – не оборачиваясь, на ходу спрашиваю веснушчатого Валерку. Он чуть поодаль со мной в паре идет. Чувствую, что давно хочет что-то спросить.

– А ты вправду «духов» чуешь? – ускорив шаг и подходя ближе, нерешительно спрашивает Валерка.

– Правда, – утешаю его. Пусть верит, ему так легче будет впереди идти. Обернувшись, глянул на его красное, все мокрое от пота лицо и замогильным голосом тихонько провыл: – Еще чую, что тебе твоя девонька со студентом изменила, а когда ты живой вернешься, то на другой женишься.

– Это кто же тебя сказал? – от удивления разинув рот, спрашивает Валерка и, споткнувшись о камень, короткой очередью выплевывает матерное ругательство.

– Духи гор, – подвывая, говорю я и, не выдержав, тихонько смеюсь и, посмеиваясь, все веду наблюдение. Что-то мне не нравится, вот та гряда вдали не нравится, и шепчут «фибры души»: «Будь осторожнее…»

– Какие еще духи?!

– А вот те, что за теми горками прячутся, – уже без улыбки шепчу и командую: – Ложись!

Ползком в укрытие. За камни и голову не выставлять. Смотри, солдат, еще лучше смотри, а не мелькнет ли кто, нет ли дымка, не блеснет ли на солнце чужая оптика. А горная гряда в пятистах метрах от нас и в самом деле подозрительная, тропка через нее идет, очень, очень удобное место для засады. Пригнувшись, подбежала вторая пара дозора – Олег с Кузьмой. И тоже укрываются за камнями. Кузьма все никак к климату здешнему не привыкнет, все потеет и потеет, дышит тяжело. Из Архангельска парень, жару плохо переносит. Тихо-то как, только издалека, где ждет нашей помощи четвертый батальон, слышен приглушенный рокот дальнего боя.