Один момент, одно утро - Сара Райнер

Лу касается ее руки.

– Ничего. Я понимаю, что вы хотели сказать.

Оттуда, где они сидят, видно детей постарше, которые скатывают вниз с холма огромное колесо. А дети поменьше кружатся на карусели и кричат:

– Давай, давай! Быстрее! БЫСТРЕЕ!

Один из них стоит на четвереньках, задрав голову к небу, его волосы развиваются, руки сжимают металлический поручень, он в восторге; другие сидят более спокойно. На земле, толкая поручни справа налево, справа налево, справа налево, послушно раскручивают карусель их родители.

Через какое-то время Анна говорит:

– Большое вам спасибо за то, что вы приехали. Знаете, я правда очень вам благодарна.

– Мне самой приятно, – отвечает Лу.

Их слова кажутся странными, но Анна понимает, что имеет в виду Лу. Для чего мы живем, если не ради таких моментов?

– Вам уже лучше, можете идти? – спрашивает Лу.

Анна глубоко вздыхает и встает.

– Да, – кивает она. – Могу. Лучше уже не будет.

* * *

В церкви уже полно народу. Это большое помещение, не особенно привлекательное, с кремовыми стенами и рядами полированных деревянных скамей. С обеих сторон от них поднимаются незатейливые витражи, а воздух здесь на несколько градусов холоднее, чем снаружи.

Анна идет по центральному проходу.

– Ничего, если я сяду здесь? – спрашивает Лу. – Может быть, другие захотят сесть поближе.

– Конечно, – уверенно отвечает Анна, – Не будем садиться на первые ряды, сядем подальше, – и проскальзывает на скамью.

«Интересно, почему Карен выбрала эту церковь? – размышляет Лу. – Наверняка рядом есть более приятные храмы», – но она не озвучивает свои размышления, а тихонько спрашивает:

– Саймон регулярно ходил в церковь?

Анна качает головой:

– Не сказала бы. – Расправив сзади юбку, она садится и раскрывает руководство по службе, потом наклоняется к Лу и шепчет: – Думаю, что все имеют право на похороны в своей приходской церкви, даже если не ходили на службу.

– Я не знала этого.

– Я тоже. Саймон иногда ходил сюда, но не слишком часто – обычно на Рождество и иногда на Пасху.

Лу думает о Саймоне, человеке, с которым не была знакома. Его тело лежит в нескольких футах от нее – там стоит гроб, накрытый белой материей и украшенный простым букетом лилий.

За спиной продолжают идти люди, Лу удивляется: их так много! Может быть, вот почему Карен выбрала эту церковь – она большая. Приходят люди всех возрастов, некоторые в черном, другие – нет, большинство, – в строгих выходных нарядах. Лу вспоминает, что сама она одета довольно небрежно – парка, джинсы, – у нее не было времени переодеться. Она надеется, что никто не обратит внимания и не подумает, что это неприлично.

Появляется Карен, по-видимому, с Молли и Люком – Лу раньше не видела их. Люк, как она сразу замечает, – точная копия Карен, у него густые каштановые волосы и нежные заостренные черты лица. Лу задумывается, похожа ли Молли со своими светлыми локонами и розовыми щечками на Саймона в детстве. «Бедные малыши, – думает она. – Потерять отца в таком возрасте!»

Они садятся на первый ряд. Карен, обернувшись, улыбается Анне и видит рядом с ней Лу.

– Спасибо, что пришли, – говорит она.

Лу видит, что она сделала над собой усилие – ее волосы чистые и блестят, она подкрасилась и надела элегантное темно-серое платье. Но в то же время у нее такой вид, будто она несколько суток не спала, глаза красные – наверное, она совсем недавно плакала.

И тут, неизвестно почему, Лу вспоминает о Джиме, и она задумывается, отпевали ли его в церкви? Это печально, что Саймон умер и столько людей о нем горюют, но, пожалуй, еще трагичнее покинуть этот мир, не оставив никого, кто будет горевать по тебе.

* * *

Через несколько минут начинается служба.

Вперед выходит викарий и произносит приветственные слова. Он читает «Господь мой пастырь», как и просила Карен, а потом произносит несколько молитв. Слышится шорох бумаги, когда прихожане достают тексты, а потом почти единогласно звучит «аминь!».

Карен держится. Она глотает слезы, все кажется чрезмерным, и все же ей хочется прочувствовать это, каждую драгоценную минуту, не плача. Она также помнит, что рядом Молли и Люк, и не хочет, чтобы они нарушали порядок, хотя пока что они ведут себя на удивление хорошо.

Викарий кивает ей. Наступает ее момент.

Карен встает и поднимается на кафедру. Слышно, как стучат ее каблуки по каменным плитам, и дети смотрят на нее широко раскрытыми глазами.

В руках у нее два сложенных вчетверо листа формата А4. Он разворачивает их и наклоняется к микрофону.

– Сначала я ничего не хотела говорить, – признается Карен.

Ее голос разносится под высокими сводами, и это ее смущает. Она немножко пятится назад, стараясь, чтобы ее голос звучал потише.

– А потом подумала, что нельзя так, что, может быть, буду жалеть об этом всю мою оставшуюся жизнь.

Она видит ряды знакомых лиц, все на нее смотрят. На каждом лице явно выражаются чувства беспокойства и ожидания, люди хотят, чтобы она пояснила, что хочет сказать. Она видит усталость, замешательство, десятки вопросов «почему?». Но больше всего она видит скорбь по человеку, которого и они потеряли. Она никогда не встречалась раньше с таким горем. Это душит ее, несколько секунд она не может говорить. Но нужно. Она должна. Карен глотает слезы.

– И вот я подумала, что расскажу вам, чтó я любила в Саймоне. И начала составлять список. – Она смотрит на лист и читает: – Его густые блестящие волосы. – Она улыбается и смотрит на Алана. – Знаю, это смешно, что я поместила это в самое начало, но это первое, что мне вспомнилось. Для тех из вас, кто не знал: Саймон очень гордился своими волосами.

Алан проводит рукой по лысеющей голове; его жена кладет голову ему на плечо и пожимает руку.

– Список продолжается. Его смех. Его чувство юмора. Его отцовские способности… Потом я подумала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой; это не объясняет всего, кем Саймон был. Вы ведь не хотите слушать только перечень его лучших качеств, верно? Он состоял не только из них. Он не был совершенен. Совсем нет.

Она слышит смешки.

– И тогда я стала записывать его недостатки и, пока писала, поняла, что их-то я и любила в Саймоне больше всего, даже, может быть, больше, чем достоинства. Его недостатки и делали его тем, кем он был. Мой муж добрый, щедрый, смешной, общительный, восхитительный человек, – она кашляет и добавляет: – Был. – Потом берет второй лист.

– Вот. Я любила, что он всегда и всюду опаздывал. Не совсем опаздывал, а чуть-чуть, но всегда. Но он действительно клял себя за это, постоянно ругал себя, хотя в действительности умел ценить. То есть да, он часто опаздывал минут на десять, а то и на двадцать, но редко больше, не то что некоторые, которые заставляют вас ждать часами или отменяют встречу в последнюю минуту. Нет, на него можно было положиться, ты всегда знал, что он придет – он просто всегда заканчивал работу на несколько минут позже остальных. Поэтому, пожив с ним, я вскоре научилась делать поправку: добавлять четверть часа к назначенному времени. Видит Бог, он не догадывался сделать это сам и просто говорил, что на несколько минут опоздает, но – что ж, – она пожимает плечами, – не догадывался…