Другой путь - Дмитрий Бондарь

Я ненавидел ее до зубовного скрежета — за то, что она так неотличимо похожа на ту, которую я любил и которая меня так бессмысленно предала. Я готов был растоптать ее здесь же и навсегда забыть, но знал, что у меня никогда не поднимется на это рука.

Она стояла передо мной — тоненькая, в сером демисезонном пальтишке и бело-розовой сетчатой, самовязанной шапке с выпадающими из-под нее темными локонами, такая похожая на ту, что уже то ли была, а то ли нет в моей жизни. Чтоб ты сдохла, Юленька!

— Здравствуйте, Юленька. Вы угадали, я к вам. Вернее, к вашему деду. Я завтра уезжаю из Москвы надолго. Хотел попрощаться с Валентином Аркадьевичем, — сказал я вслух.

— Вот здорово! Дед говорил, что вы часто за границей в командировках бываете. Это так интересно, расскажете? А то у деда Вали все рассказы про загранку столетней давности — скучно. А я из института еду, у нас сегодня всего три пары было, а преподаватель по химической термодинамике отменил свою лекцию. Мы в магазин зайдем?

— Зачем?

— Ну-у для разговора чего-нибудь возьмем. А то у деда Вали один только коньяк остался с прошлого раза, а я его не очень люблю. Лучше вина болгарского взять — «Монастырскую избу» или «Медвежью кровь». Вкусно. Только не грузинское. Не люблю я его, терпкое оно!

Ну уж я-то как никто другой знал — что ты любишь, а что нет.

— А как же антиалкогольная кампания? — усмехнулся я.

— Да ну их. — Она махнула рукой, словно прогоняя невидимую муху, и мне был очень знаком этот жест. — Понапридумывают всякого, а мы отдувайся. У нас вон на курсе Васька Менщиков ночью водкой торгует — так у него участковый милиционер на содержании, а сам на лекции на «Волге» приезжает и за зачеты преподам по четвертаку дает — круглый отличник. А все потому что у него мать — директор магазина! А у меня родители — инженеры на заводе, а дед — старый коммунист. От которого ну совершенно никакого толку, кроме обзывательства!

Знала бы Юленька, какими делишками на самом деле промышляет ее заслуженный дед…

— Ладно, зайдем за вашей «Медвежьей кровью». — Мое великодушное согласие ее неподдельно обрадовало.

Мы купили бутылку вина, шоколад, еще какую-то ерунду.

Пока шли от магазина до дома, Юленька успела рассказать мне, как ходила недавно в кино на премьеру фильма «Храни меня, мой талисман». Она неподдельно восторгалась смелостью героя Янковского, взявшегося отстоять честь семьи на дуэли, и негодовала из-за наглости Абдулова, для которого нет никаких святынь и ценностей. А мне было смешно слышать из ее уст такие категоричные суждения. В том будущем, которого уже не будет, она, не задумываясь ни на минуту, плюнула на меня и Ваньку. Что с ней случилось за эти годы, прожитые в браке, если она из чистой, светлой, правильной девочки, превратилась в… непонятно что, оправдавшее какой-то внезапной «любовью» предательство двух самых близких людей? Чтоб ты сдохла, Юленька!

Изотов на самом деле был рад меня увидеть — видимо, внучка своим щебетанием нешуточно его доставала.

Мы поговорили о погоде, о моих вымышленных планах, посоветовали Юленьке лучше учиться, потому что образование — это «жизненный фундамент»; словом, болтали о всяких пустяках, будто бы и не было никакого большого дела, что однажды нас с ним объединило.

Напоследок я подарил Юленьке свой Sony Walkman с оказавшимися у меня кассетами Брюса Спрингстина и Трилогией Ингви Мальмстина, отчего глаза ее разгорелись и она даже поцеловала меня в щечку. Чтоб ты сдохла, Юленька!

Улетал обратно я со спокойной душой — все дела сделаны и слова сказаны. Рассчитывать на большее было бы абсурдно.

Перед зданием аэропорта я остановился, потому что вдруг ощутил в груди чувство непереносимой тоски. Шел снег, он сыпался из черного неба на мою голову, засыпая волосы причудливыми снежинками, горели фонари; суетливая толкотня вокруг меня — таксисты, пассажиры, прилетающие и улетающие — все отодвинулось куда-то в сторону, растворившись в подмосковных полях. Остались только я, снег и черное русское небо. Я поставил свою сумку на землю, раскинул руки в стороны и открыл рот, будто хотел забрать с собой в Америку толику русского снега, упавшего на мой теплый язык.

Наверное, таким северным нелепым подобием статуи Христа, что наблюдает за Рио-де-Жанейро, я мог бы простоять долго, но кто-то неловко толкнул меня в спину, и мне пришлось возвращаться в свою реальность. Где не было места сантиментам и существовала Цель.

Вспомнились грустные глаза Юленьки после первых восторгов по Walkman'у. Кажется, она что-то почувствовала. Но не все ли равно теперь?

Я еще раз тяжело вздохнул и шагнул вперед под крышу «Шереметьево».

Моей соседкой в самолете до Лондона снова оказалась Анна Козалевич, искренне всплакнувшая, когда самолет отделился от взлетной полосы. Ей удалось найти троюродную сестру и ее детей, она показывала мне фотографии, и я ей сообщил, что в лицах этой семьи есть несомненное сходство с чертами самой Анны. Она обрадовалась и пообещала мне непременно вернуться в Москву, еще раз навестить свою далекую сестричку и племянников.

В Лондоне наши пути разошлись. Её самолет отправлялся в Монреаль на пару часов раньше моего. Мы тепло простились, пообещав друг другу как-нибудь встретиться. Чего, разумеется, выполнять не собирались. Просто так принято.

В новостях ВВС передавали скупые кадры очередного парада на Красной площади — предъюбилейного, посвященного шестьдесят девятой годовщине Великого Октября. На трибуне Мавзолея стоял румяный улыбающийся Горбачев, главный коммунист и главный борец с коммунизмом в одном лице — в традиционном сером пальто и нелепой шляпе он смотрел на страну, вытянувшуюся перед ним, и, видимо, думал о том, как подешевле ее предать.

Если есть на свете города, которые никогда не меняются, то Луисвилл как раз из таких. В нем даже природа застыла в том же состоянии, что я оставил десять дней назад.

Захар встретил меня сверкающей белозубой улыбкой в тысячу звездных величин. Он долго хлопал меня по спине и восторгался балалайкой, прихваченной мною в Москве специально для него. Из аэропорта мы поехали сразу в больницу к Чарли, но по дороге остановились в дорожной забегаловке — Пицце Аурелио.

За исключением беззвучно жующей в дальнем углу парочки, посетителей не было. Когда у нас приняли заказ на чикагскую пиццу на тонком тесте, Захар сразу перешел к делу:

— Ну что там с Чарли нарешали?

— Чарли поступил неправильно, и это, Зак, не только наша точка зрения. Все, как и предполагалось — деньги вернуть, Чарли приказано уволить насовсем. И не жалеть. Вместо него человек будет попозже. Наверное. Я не очень понял; видимо, для Павлова поступок Чарли тоже был неожиданностью.

— Да уж, наворотил Чарли.

— Как он, кстати?

— Да жив, что ему сделается? Завтра выписка должна быть. Поедет домой свои кости лечить. А там как?