Кто боится гендера? - Джудит Батлер

проникает внутрь и в этом смысле коварен. Но коварен ли он, как иностранная сила, или стал чьим-то словом, странной транснациональной демократизацией на уровне лексики? К сожалению, когда размышления о гендере ведутся на английском языке, как будто все сказанное можно перевести, это является самонадеянным допущением, которому можно противостоять, только думая о гендере как о сцене перевода.

Когда на английском языке мы делаем различные обобщения о гендере - обобщения, которые могут включать "гендер перформативен", "гендер релятивен", "интерсекционален" или "в первую очередь вопрос труда", - мы предполагаем, что такие утверждения легко, если не полностью, переводимы в силу их обобщенности. Хотя англоязычные гендерные теоретики не всегда осознают это, они невольно принимают отношение к переводу, когда спорят о гендере. Конечно, есть те, кого просто не волнует, можно ли перевести ключевые термины - в конце концов, это проблема переводчиков, и хотя мы даже иногда рады помочь им в их борьбе, мы не всегда задумываемся о том, что обобщаемость наших утверждений фактически зависит от установления концептуальной эквивалентности между терминами на обоих языках. Такая точка зрения является формой самодовольного монолингвизма. Ведь когда между английским и другим языком невозможно установить концептуальную эквивалентность, мы сталкиваемся с другой проблемой. Но если мы решаем ее, приглашая всех в английский как установленный современный языковой фрейм, или экспортируем этот фрейм в благожелательном духе, то мы становимся не более чем вежливыми империалистами. Или, может быть, с философской точки зрения мы считаем, что гендер называет концепт, а язык, который мы используем для названия или описания этого концепта, совершенно случаен по отношению к самому концепту. Если языковое употребление не порождает и не поддерживает концепты, не добавляет и не отнимает значения, если концепты обладают относительной независимостью от языкового употребления, тогда мы не могли бы понять, как гендер изменяется по глаголам или как другие виды номенклатуры работают в языке для обозначения того, что в английском языке называется "гендер". Наше понимание феномена расширяется, но только если мы отказываемся от привязанности к монолингвальной рамке. Перевод, по сути, является условием возможности гендерной теории в глобальной рамке.

Некоторым ученым Глобального Юга не имеет смысла использовать язык "гендера" в разговорах с семьей и коллегами, особенно когда в их родных языках уже существуют другие термины для передачи того, что они хотят сказать, как мы обсуждали в прошлой главе с терминами unongayindoda и gogo в Южной Африке. Еще один пример - слово "хиджра" в Индии, которое примерно переводится как "третий пол", но не "трансгендер". Хиджры были криминализированы в 1871 году во времена британского колониального правления. Название функционирует не только как "идентичность", но и как обозначение набора отношений, группы, к которой они принадлежат (и в которую их традиционно посвящают), и набора практик, включая песни и танцы, которые они традиционно исполняют. 1 Нет смысла вписывать эту группу людей, существовавшую сотни лет, в современные гендерные типологии, особенно когда наследие их криминализации все еще преследует и маргинализирует их. Если местные и местные способы вытеснения бинарного гендера существуют, а они, несомненно, существовали и существуют, это означает, что западный дискурс - или любое другое "иностранное" навязывание - не породил эти способы жизни и желания, а лишь разработал для них словарь, универсальность которого должна быть оспорена и чья сила вытеснения должна быть разоблачена. Империалистический ход имеет место, когда "гендер" берется на вооружение организациями и государствами , которые стремятся рекламировать свои достижения в области прав человека геев и лесбиянок как способ отвлечься от своей расистской иммиграционной политики, колониальных войн и действий по ущемлению прав коренных и порабощенных народов. Такие союзники нам не нужны.

Ни один язык не обладает исключительной властью определять гендер или регулировать его грамматическое использование, а это значит, что любой способ обозначения гендера имеет определенную условность. Мы можем чувствовать себя неуважительно, если к нам обращаются неправильно, но почему мы просим людей входить в нашу собственную систему координат? Такая реакция может быть моментом монолингвального упрямства или неспособности понять, что работа по переводу обязательна. Это также могут быть моменты, когда мы совершенствуем и распространяем английские способы именования и отнесения, которые усиливают концептуальную неэквивалентность между языками. Размышления о монолингвальном упрямстве - это повод почувствовать смирение по отношению к конкретному языку, который мы используем, особенно если он достиг гегемонистского статуса. Если ни один язык не монополизирует слово или идею, если есть другие слова, которые пытаются понять то же самое или похожее явление, то вопрос о том, что мы обозначаем термином "гендер", может инициировать чрезвычайно интересный разговор между пользователями разных языков. Если самоощущение человека связано с языком, который он использует для описания себя, и если настаивание на том или ином термине погружает его еще глубже в монолингвизм, он закрывается от встреч с другими языками и с тем, чему они могут научить нас о том, что некоторые из нас называют "гендером".

Рассмотрим, например, как распространение форм существительных, обозначающих гендерную и сексуальную идентичность, создает особые проблемы для перевода. В японском, китайском и корейском языках нет существительного, обозначающего "гендер". Есть слова для женщин и для мужчин, но не для самого понятия "гендер". В японском языке, например, языковая самореференция гендерна: термины ore и boku - это неформальные способы обозначения мужского "я" в первом лице единственного числа, в то время как atashi и watashi - это обращение к женщине от первого лица. Однако использование каждого из этих терминов зависит от социального класса, образования, культурных традиций и, что немаловажно, отношения к тому, к кому обращаются. Ближе всего японский язык подошел к этому непереводимому английскому слову - jen-daa, которое, в отличие от французского gen-daire, ищет фонетический отклик с полом. Там, где гендер не может войти, он придумывается, но так было всегда, учитывая, что термин "гендер", как уже говорилось, появился как придуманный.

В китайском языке грамматика пола по-разному выражается сочетанием фонем и чисел: термин для обозначения пола - xing (4) bie (2). Цифры обозначают, какой из четырех "тонов" китайского языка используется для каждого слога в xing-bie. Xing (2) означает нечто иное, чем xing (4). Действительно, эта римская система уже является переводом/транслитерацией китайских иероглифов, поэтому она делает из графического знака нечто вроде сетки. Xing (4) - это термин, означающий "категорию или вид", но он также означает "пол" и таким образом поддерживает связь с теми языками, которые связывают пол с видами. Только в начале двадцатого века этот термин стал означать "пол", поэтому, чтобы отличить пол от пола, некоторые феминистские ученые в Китае