Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец

Таня бросилась к Ваньке. Вокруг него ужесуетились домовые, неизвестно когда успевшие прибыть в Битвенный Зал. Тревожновереща, они в большой спешке грузили его на носилки, а погрузив, тянули их вразные стороны. Ванька стоически терпел до тех пор, пока Медузия, сдвинувброви, не навела некое подобие порядка.

Выбегая вслед за Ванькиными носилками, Таняуслышала, как Великая Зуби о чем-то спросила академика. Вопроса она нерасслышала, зато хорошо расслышала ответ:

– А по-моему, ничего удивительного нет. Злоспособно на многое. Глупо недооценивать его силы. Но существуют вещи,неподвластные его разумению. Например, возможность жертвы, осмысленной,неистеричной, спокойной. Такая жертва всегда находится за гранью понимания зла.

– Но как Ванька угадал? – спросила Зуби.

Академик пожал плечами.

– Про кольцо он знал. А остальное сердце,думаю, подсказало, когда сфинкс начал его терзать. Мегар запутался всобственных сетях. Сфинкс мучил Ваньку, чтобы Ванька применял магию. Тот жесовершил строго обратное, а именно совсем от нее отказался.

– Но почему Мегар загадал именно это?

– Нельзя двигаться в кромешной тьме, не имеяфонаря. Единственный же возможный фонарь, свет, злу никогда служить не будет.Как скряга не понимает, что можно не желать золота, а пьяница не решитсяоставить в холодильнике начатую бутылку, так и зло не представляет, что такоедобро. Оно нашаривает его вслепую, но все равно не понимает. Вот и Мегар,заключая сделку с Древниром, попытался загадать нечто совершенно невероятное. Нечтотакое, чего, по его мнению, вообще никогда произойти не могло. Не какой-либопредмет или понятие, а поступок… Представляю, что испытал Мегар, когда увиделлетящий перстень и услышал слова отречения. Хотя в полной мере, уверен, мыэтого никогда не узнаем.

Академик прислушался.

– Особенно если Тарарах будет такусердствовать, – добавил он.

Если детская книга – просто верная форма длятого, что автору нужно сказать, тогда те, кто хочет услышать его, читают иперечитывают ее в любом возрасте. И я готов утверждать, что книга для детей,которая нравится только детям, – плохая книга. Хорошие – хороши для всех.Вальс, который приносит радость лишь танцорам, – плохой вальс.

Клайв С. Льюис

Остаток декабря пронесся, как хвостскрывшегося в тоннеле поезда. Таня постоянно сидела у Ваньки в магпункте, авечером часа по три летала над океаном. Летала без петель и перевертонов, ноочень стремительно. По сторонам почти не глядела, а лишь ловила лицом ветер.Те, кто хорошо знал Таньку, понимали, что она сейчас размышляет о чем-то оченьи очень для себя важном. Изредка к ней присоединялись Ягун с Лотковой,внутренне примирившиеся и вполне довольные друг другом.

Академика Таня увидела лишь за день до Новогогода. Тот пригласил ее к себе в кабинет. Таня постучалась и остановилась напороге.

Сарданапал вначале долго покашливал, а затем,с некоторым усилием выдрав очки у цепких усов, протер их краем мантии. Таняпримерно догадывалась, о чем глава Тибидохса хочет поговорить с ней, однако онначал издалека.

– Как себя чувствует Ванька? Я слышал, емугораздо лучше.

– Да, гораздо. Ребра срастаются быстро, а вотдругие переломы хуже. Но Ягге настроена оптимистично.

– А как он без магии? – участливо спросилСарданапал.

– Вы не поверите, но Ванька даже рад, –серьезно сказала Таня.

Академик улыбнулся.

– Рад? Ты серьезно?

– Говорит, что да, тяжело, неудобно…привычки-то остались… То искру выпустил, и чашка с кофе к тебе сама прилетела,а то надо кого-то просить или на костылях прыгать… Зато он очень доволен,избавившись от ложного всесилия. Мы с ним часто это обсуждаем.

– Ложное всесилие? – быстро переспросилакадемик.

– Ванька утверждает, что не существует магиисветлой и темной, как нет дубины доброй и дубины злой. Есть просто дубина. Тызаводишь ее вроде как для того, чтобы отбиваться от разбойников, но черезкороткое время странным образом обнаруживается, что в разбойники попало всечеловечество… Даже если тебе кажется, что ты наказываешь кого-то за дело, всеравно в конечном счете это оборачивается во вред и тебе, и ему. А чем все этооплачивается, по Лысой Горе хорошо заметно. Чего все эти ведьмаки так умеретьбоятся, прямо зубами кровати грызут? А ведь, что бессмертие есть, не понаслышкекаждому известно.

Сарданапал рассмеялся.

– Почему вы смеетесь? – подозрительноспросила Таня.

– Да вот услышал и еще раз убедился, что вмире нет ни одной новой мысли. Мысли как камни на берегу. Кто-то возьметгорсть, а кто-то набьет полные карманы и будет рычать, охранять и искреннесчитать себя их собственником, хотя камни на самом деле принадлежатморю, – сказал академик.

Он подошел к клетке с черномагическими книгамии, дразня, провел пальцем по прутьям. Одна из книг атаковала палец,превратившись в огромного паука, но Сарданапал, готовый к этому, успел убратьладонь.

– Кстати, ты слышала, что Пупсикова сПопугаевой открыли контору? Сегодня Пупсикова «колдунья вуду», а Попугаева«светлый целитель», а завтра, когда надоест, Попугаева «всемогущаяпотомственная ведьма», а Пупсикова «белая магесса»…

Таня быстро взглянула на Сарданапала. Откудаон знает?

– Я редко выпускаю из поля зрения своихучеников. Мне важно, что проросло из тех семян, которые я в них посадил. И,увы, все чаще убеждаюсь, что там, где я посадил внешне здоровые семена,вырастает бурьян… Так что, кто знает? Быть может, именно та дорога, которойпошел Ванька, и является единственно верной для всех учеников Тибидохса. Нокакой для этого нужен характер! Какая зашкаливающая самоотверженность! –прочитывая ее мысли, сказал академик.

– Я слышала, вы вчера были у Глеба. Какон? – неожиданно для себя спросила Таня.

– А ты разве его не навещала? – удивилсяакадемик. – Одна милая дама в… э-э… нагруднике персидских пехотныхсоединений рассказывала, что из города несколько раз приезжала девушка сконтрабасом.

Таня едва сдержала улыбку. Только академикСарданапал был способен увидеть персидский нагрудник в жилете дежурной попереезду.

– Я была у него еще до схватки Ваньки сосфинксом. Теперь я в основном в магпункте, – сказала Таня. – А Глебуя пыталась вчера дозвониться, но Свеколт не передала ему зудильник. Сказала,что он не хочет меня видеть.

Академик покачал головой.