И грянул град - Лориана Рава

закатывали. Многожёнство практиковали, так мало им! Ещё себе девушек приводили. В общем, кто ни придёт к власти -- всё равно будет лучше, чем они.

Заря молчала, внезапно поняв, что опасности подвергается и её Уайн. Пусть на лбу у него отнюдь не написано, что он -- инка, уши он всё-таки предусмотрительно не стал прокалывать, а просто так попасть в разборку вероятность не очень велика, но всё же... Рассказчик тем временем говорил о погромах и насилиях. Вроде куда-то волокли сопротивлявшихся женщин... Внутри у Зари всё холодело от ужаса. Для неё было очевидно: если громят какой-то дом, то неизбежно жертвами становятся все его обитатели, включая стариков и детей. А то и кто-то случайно попавшийся. Поэтому погромов нельзя допускать ни при каких обстоятельствах. Виноват человек -- арестуй его и суди. Аккуратно. Чтобы никого из обитателей его дома случайно не убить и не покалечить.

Из рассказа было трудно понять, на кого точно нацелено остриё погромов, но было ясно, что Носящими Льяуту оно не ограничивается. Кроме того, даже дома Носящих Льяуту, за исключением Дворца и Дома Инти, не закрывались на замки, да и охранялись весьма условно. Любой желающий мог свободно войти туда и передать бумагу со своей просьбой, а если повезёт, даже поговорить с высоким начальством. Дома простых инков, как и дома всех тавантисуйцев, запирались на хлипкие щеколды, способные защитить только от ветра, но не от гнева разозлённой толпы.

После переворота

Заря с тревогой ждала мужа. Вечерний экипаж не прибыл ни вовремя, ни с опозданием. Сообщение между Куско и окрестностями было, похоже, прервано. Заря пыталась успокоить себя: если сообщение прервано, то Уайн всё равно может вернуться только пешком, а это значит, что ближайшие сутки можно заранее не беспокоиться. Всё-таки Уайн -- человек очень осторожный, не простой обыватель, а разведчик, Испанию прошёл. Ему в разы проще увернуться от опасности, чем многим другим. Чтобы что-то случилось, ему должно уж совсем фатально не повезти. Но на душе скребли кошки: А если Уайна всё-таки кто-то выдал, и его бросили в тюрьму?

Ночь Заря провела в полудрёме, потому что когда ей начинали сниться сны, они были настолько тревожными, что она часто просыпалась и потом ещё долго могла лежать без сна.

Под утро Уайн всё-таки пришёл. Он был без вещей и даже без туники. Кое-где у него были ссадины и синяки, но, в общем и целом, цел и невредим.

-- Я шёл пешком. Есть молоко и лепёшки? Больше ничего не надо.

Заря протянула ему кувшин. Уайн долго и жадно пил. Заря смотрела на него с нежностью. К молоку Уайн пристрастился ещё в Испании и там же проникся отвращением к алкоголю, который не пил теперь даже на Райма Инти, и жене своей запрещал, чем вызвал непонимание у родных. Не мог же он объяснить им, что подозревает причину своего провала в Испании в пьяной болтовне кого-то из своих ныне покойных товарищей!

Молоко в условиях Испании, где чистая вода была на вес если не золота, то серебра, позволяло ему и утолить жажду, и остаться трезвым. Как поняла Заря, не все его товарищи были столь рассудительны, да и ещё не факт, что они могли позволить себе пить молоко. Лично ей оно было недоступно, только белые люди могли себе позволить делать это подобно младенцам. Уайну позволяла это делать примесь их крови, но даже среди метисов молоко могли пить далеко не все. Сам же Уайн обладал на молоко специальной льготой. Поскольку он вернулся из Испании больным, то ему полагалось есть коровье масло, поэтому он имел льготу на получение молока от коровы, которую держали на случай, если у кого-то из кормящих матерей будет не хватать молока, а то оно и вовсе пропадёт (эта гуманная мера была сделана законом ещё при Горном Потоке, до того осиротевших младенцев в случае отсутствия кормилицы нередко подкладывали под кормящих сук, однако у тех период лактации был меньше, да и коровье молоко всё-таки оказалось лучше как докорм). Так что молоко Уайн получал регулярно, а остатки они превращали в масло и простоквашу, которую и Заря тоже пить могла.

Выпив почти до дна, Уайн в облегчением выдохнул:

-- Фу-у... вот что, собираться нам надо и сматываться. Оставаться здесь опасно!

-- Почему?

-- Скользкий Угорь меня не доискивался ещё? И вообще про него ничего не слышно.

-- Нет...

-- Он может быть связан с заговорщиками. А даже если нет, то свяжется в ближайшее время.

-- Ты боишься, что он тебя упечёт в тюрьму?

-- Если не растерзает на месте. При этом обязательно разгромят наш дом, а над тобой надругаются. И детей наших тоже едва ли пощадят. Заря, если бы ты видела, что сегодня творилось в столице!

-- Я слышала про погромы.

-- Ты слышала, а я видел... то что после них остаётся. У меня до сих пор перед глазами развалины дома Инти.

Заря смотрела с ужасом и не находила слов для вопросов.

-- Большинство воинов, защищавших его, полегло, сам Горный Ветер мёртв, а его семья в плену...

-- А ты сам... Расскажи, что с тобой было. С самого начала.

-- Со мной -- можно считать что ничего. Как видишь, жив-здоров. Приехал я в город, поселился, как обычно, в гостинице, отправился к моему учителю насчёт последнего экзамена договариваться. И договорился на вечер следующего дня.

-- А почему не на утро, как ты хотел?

-- Потому что приехала эта расфуфыренная дура Заколка, и на утро был назначен её диспут с Радугой. Меня усиленно туда приглашали, но что мне, делать больше нечего, кроме как слушать эту муть?!

Заря понимающе кивнула. После возвращения из Испании они некоторое время, около месяца, жили в Куско. Уайну надо было восстановить имя, решить вопрос с лечением, оформить льготу на жильё и так далее. Кроме того, Заря понимала, что Куско после если и увидит, то очень нескоро, так как с грудным младенцем особенно не попутешествуешь, начинается период затворничества... И тогда она старалась напоследок посетить там всё, что только можно. И как раз тогда в Куско впервые приехала Заколка. Тогда она ещё была не столь популярна как философ, и на её лекцию могли прийти все желающие без ограничений. Заря, разумеется, потащила туда Уайна, который большую часть лекции продремал, а после честно признался, что большая часть сказанного Заколкой звучала для него как сплошное "бу-бу-бу".