Коричневые башмаки с набережной Вольтера - Клод Изнер

Мимо остановки проезжали желтые, зеленые, коричневые омнибусы, и Кэндзи в ожидании своего уселся на скамейку между престарелой дамой, навьюченной многочисленными авоськами, и мужчиной в старомодной одежде: синий каррик с бархатным подбоем, сапоги, панталоны в красную полоску и треуголка. Длинные волосы были перевязаны лентой у незнакомца на затылке; в руках он держал книгу. Поначалу Кэндзи лишь рассеянно скользнул по нему взглядом, но вдруг в памяти всплыли слова папаши Гляди-в-Оба: «Чудила как чудила, одевается точно фраер времен Революции». Кэндзи покосился на незнакомца еще раз – и узнал его. Это лицо он видел на гравированном портрете в книге, которую в «Эльзевир» принес букинист по прозвищу Вонючка.

«Невозможно, – сказал себе японец. – Этот человек давным-давно умер!»

Ждать, похоже, предстояло долго, и Кэндзи, то вставая и прохаживаясь по тротуару, то усаживаясь обратно на скамейку, исподтишка все время рассматривал незнакомца в треуголке. «Готов поклясться: сходство разительное, передо мной двойник того писателя. Может, потомок? И еще вопрос: не Амадей ли это?»

Наконец подъехал омнибус, запряженный парой упитанных лошадей. Кучер на облучке приподнял цилиндр с серебристой лентой, приветствуя будущих пассажиров, и подергал за веревку, скрывавшуюся под теплым пледом у него на коленях. Другой конец веревки был в салоне, у кондуктора, одетого во френч с барашковым воротником, форменные брюки и фуражку. Он дал свисток к остановке. Как только омнибус замер, человек в треуголке поднялся на империал, и Кэндзи не раздумывая протянул кондуктору тридцать сантимов – стоимость места в салоне. Тот бросил монеты в сумку, дернул за веревку и предупредил пассажиров об отправлении.

Путешествие человека в треуголке продолжалось битый час. Сделав пересадку, он вышел из второго омнибуса на улице Баньоле и зашагал кривыми переулками, где обитало простонародье. Кэндзи следовал за ним на безопасном расстоянии между растрескавшимися фасадами приземистых домишек. С улицы Пельпор они свернули на улицу Кур-де-Ну – сельский уголок почти в самом центре Парижа. Здесь среди деревьев и палисадов пристроились ремонтная мастерская, театр-цирк и механизированная лесопилка. Дальше незнакомец, которого Кэндзи мысленно называл Амадеем, взял вправо и на улице Шин скрылся за дверью кабачка. Сквозь замызганное стекло витрины японец видел, как он подсел к стойке и выложил перед собой коробку с домино, на радость скучавшему в одиночестве хозяину заведения.

Пока продолжалась партия, Кэндзи, маясь от безделья, слонялся на холодном ветру по тротуару туда-обратно, размышляя, не прогуляться ли пока по переулку, где в беспорядке теснились лачуги с садиками, обнесенными увитыми плющом решетками, росли тополя и стыли покрытые инеем грядки. Или выбрать прямую как стрела, но безрадостную перспективу, предвестницу выстроенных точно по линейке кварталов, в конце которой маячит больница Тенона[104]? Японец предпочел хаотическое скопление домишек – по крайней мере можно было представить, что летом здесь все утопает в подсолнухах и зарослях валерьяны. Мимоходом он бросил франк в картуз одноногого нищего, прислонившегося к ограде лавки, где шла торговля семенами.

– Благодарствую, ваша светлость! – возрадовался нищий. – Завтра прям с утречка хлобыстну за ваше здоровье!

Тут у Кэндзи за спиной по замерзшей глинистой дороге, изрытой канавами, захрустели шаги. Японец проворно укрылся под навесом бакалейной лавки, переждал пару минут и последовал за незнакомцем в треуголке.

Все магазины на улице Республики[105] еще были закрыты, и Амадей направился к перекрестку Сен-Фарго, где работала продуктовая лавка. Из лавки он вышел с пакетами провизии. Потом Кэндзи пришлось прятаться за уличным писсуаром в ожидании, пока объект слежки закупится картошкой у бродячего торговца овощами.

Дальнейший их путь лежал по улице Аксо, где 26 мая 1871 года были расстреляны пятьдесят заложников-коммунаров. На улице Дарси они миновали ограду пропускного пункта, предназначенного для посетителей Менильмонтанского водохранилища, имеющих особое разрешение. Кэндзи читал в какой-то газете статью об этом грандиозном гидравлическом сооружении; в ней говорилось, что творение инженерной мысли Бельграна занимает два гектара, резервуары скрыты под обширным газоном и в них поступают воды из Дюи и Марны.

Свернув налево, на улицу Сюрмелен, Амадей прошагал по улице Жюстис мимо хлева, где мычали молочные коровы, и вошел в подъезд жилого дома.

– Черт! – проворчал Кэндзи себе под нос. – Расследование зашло в тупик. Кто мне ответит – он тут живет или в гости завернул?

Далеко отходить от дома японец не решился из опасения упустить Амадея. Прождал какое-то время под фонарем, замерз до костей, проголодался и плюнул на слежку. Адрес он запомнил, так что можно будет вернуться.

Не успел Кэндзи миновать узкий проезд Буден, застроенный несуразными бараками, по его следу устремились коричневые башмаки.

Снег, засыпавший неровную глинистую дорогу, прилипал к подошвам, идти становилось все труднее. Еще хуже стало, когда японец, выбравшись из тупика Аксо через пролом в заборе, оказался посреди заснеженной тундры с сопками мусора, вокруг которых бродили ослы, овцы и домашние птицы. Эти пустыри, раскинувшиеся между улицей Монтибёф и бульваром Мортье, были вотчиной бродяг и цыган. В стоявших тут и там фургонах чадили печки, дети под присмотром отцов репетировали акробатические номера для уличных выступлений, мамаши хлопотали у котлов, подвешенных над жаровнями.

Чувствуя себя неуютно среди туземцев, которые посматривали на него кто насмешливо, кто враждебно, Кэндзи спустился по каменистому склону пригорка и поспешил к сторожевой будке заставы Баньоле, где несли вахту представители городской таможенной службы, взимавшие ввозную пошлину. Мало того что он ничего не выяснил о предположительном Амадее, так еще и умудрился перепачкать ботинки и жемчужно-серые брюки. Да и Джину на улице Дюн уже не застать… Вздохнув, Кэндзи решил вернуться на улицу Сен-Пер.

Коричневые башмаки были худо-бедно очищены от грязи куском коры. Скорее, догнать азиата и незаметно смешаться с толпой пассажиров омнибуса, на который он сядет…

Вторник, 25 января

Амадей шагал по берегу реки, освещенному редкими фонарями. Вокруг, не считая нескольких бездомных, прикорнувших у опор моста, не было ни души. Глядя на бедолаг, свернувшихся по-собачьи на картонках, Амадей думал о беззащитности человека перед силами природы – если он не обзаведется надежной защитой от северного ветра и мороза, долго не протянет. Ему вспомнился исторический анекдот, вдохновивший художника Грёза на полотно под названием «Мегера». Зимой 1775–1776 года, когда температура в Париже упала до минус двадцати двух градусов, Грёз встретил на Новом мосту полураздетую девочку – она плакала и причитала: «Я есть хочу, есть хочу». И какая-то женщина, проходя мимо, швырнула ей горбушку черствого хлеба.