Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

уже ушли в детскую и, по докладу горничной, были увлечены там игрой в индейцев.

Воспользовавшись временем, когда горничная понесла самовар на кухню, чтобы заново наполнить его водой, Катерина Власьевна обратилась к хозяевам:

– Скажите, дорогие мои, а нельзя ли как-нибудь отослать насовсем вашу горничную из комнаты? Я хотела бы рассказать вам об одном человеке, о котором много слухов ходит в последнее время, да только не хочу, чтобы прислуга слышала.

Когда девушка вернулась с самоваром, Зинаида велела ей взять шитье и идти сидеть в детской: мол, дети расшалились и играли слишком шумно. Хорошо бы присматривать там за ними. А чаю все равно больше уже никому не хочется.

– Что ж, дорогие мои, – улыбнулась Добыткова, когда дверь за горничной закрылась и ее шаги стихли. – Думаю, я должна рассказать вам о господине Девинье. Давеча Тойво задал мне один вопрос, который показал мне, что ему стал уже известен секрет моего француза.

Все посмотрели на художника. Тот сидел, опустив глаза и прятал улыбку в усах.

– Ведь я права, любезный Тойво? – спросила купчиха. Художник поднял глаза и кивнул:

– Думаю, мне известен его секрет. Я увидел кое-что примечательное, когда посетил его мастерскую в вашей усадьбе и осмотрел работы и художественные принадлежности. Правда, не могу себе представить, как и зачем он делал это.

– Я расскажу вам, – пообещала Катерина Власьевна. – Теперь-то уж все равно этот секрет станет вам известен. Уверена, Тойво уже поделился с Зинаидой, а, может, и со своим другом, Львом Аркадьевичем. Пройдет пара дней, и доктор расскажет все Ивану Никитичу, с которым, как я знаю, он приятельствует. Иван Никитич, конечно же, расскажет жене. Так и бывает. Поэтому я бы хотела, чтобы вы услышали о господине Девинье от меня.

Рассказ купчихи первой гильдии Катерины Власьевны Добытковой о таинственном художнике Фернане Девинье

Своим появлением в моей усадьбе Фернан Девинье обязан моим любезным Тойво, Зинаиде и моему старшему сыну Георгию. Да-да, не удивляйтесь, и, прошу, не перебивайте меня. Я уже решилась и хочу рассказать все, как было, да все равно волнуюсь.

Георгий, мой милый Жорж, большой любитель посмеяться и устраивать веселые розыгрыши. Он вечно подтрунивает над всеми, в особенности же над младшим братом Борисом и сестрой Татьяной. Любимый его праздник – это апрельский день смеха. В петровские времена Жорж непременно был бы назначен всешутейшим и всепьянейшим князем. В этом году ему предстояло как раз в эти даты уехать из дому по делам, что очень его огорчало. Он заранее начал спрашивать меня, как я разыграю Бориску и Танечку. Никак он не мог успокоиться и смириться с тем, что не увидит на их лицах удивления, когда они – как каждый год до этого – попадутся на его удочку. Он предлагал мне даже привезти из Петербурга, из цирка, живого слона и пустить его гулять в парке.

Наконец, уставшая от его замыслов, я сказала, что переоденусь в мужское платье, а потом целый день не признаюсь, что это я. Эту идея подала мне Зинаида своим рассказом о том, как она, переодевшись мальчиком, бежала из родного дома, от ненавистного жениха. Да, милая Зина, эта ваша история, которой вы поделились со мной недавно, произвела на меня огромнейшее впечатление. Я много думала о вас, мои дорогие, и о том, что вам пришлось пережить. Не скрою, что, узнав вашу историю, думала я и о своей судьбе. Я ведь была выдана замуж рано, не зная толком своего будущего мужа. Так, молодой девушкой, я оказалась женой богатого, но жестокого и грубого человека. Мне в те годы и в голову не приходило ослушаться родительской воли. Нет, я никогда не нашла бы в себе решимости уйти из родного дома, переодеться в мужское платье, жить под чужим именем. Но мне нравилось примерять эту историю на себя, фантазировать о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы я воспротивилась этому браку. Иван Никитич, а вам известна история Тойво и Зинаиды? Вы непременно должны описать этот случай в романе или хотя бы в рассказе. Хотя, боюсь, много отыщется читателей, которые осудят ослушавшуюся дочь, пожелавшую саму распоряжаться своей судьбой.

Но я, кажется, отвлеклась от рассказа о господине Девинье.

Жоржу моя идея с переодеванием в мужской костюм показалась неудачной. Он даже поставил серебряный рубль на то, что я сразу буду раскрыта, и что шутка не проживет долее нескольких минут. Тут уж он задел меня за живое, и я поспорила с ним, сказав, что ставлю пять рублей на то, что в течение часа ни Боренька, ни Танюша не раскроют моей личности.

Я положила себе, как следует подготовиться к розыгрышу. Будучи в Петербурге по делам, я увидела афишу «Двенадцатой ночи» Шекспира и купила билет. Думаю, вы все помните сюжет? После представления я прошла за кулисы, отыскала Виолу, щедро наградила ее за прекрасную игру, а потом прямо рассказала о моем желании разыграть домашних, повторив ее трюк с переодеванием мужчиной, и попросила помощи. Актриса, воодушевленная, я полагаю, моим щедрым вознаграждением, нашла мне подходящий костюм, парик и накладную бороду. Она даже показала мне, как наложить немного грима, как ходить и говорить, чтобы оставаться какое-то время не узнанной. Вы спросите, что стало со мной: взрослой и уважаемой купчихой первой гильдии, почему я решилась на эту дурную выходку? Что ж, это скорее соотносится с моей натурой, чем занятие делами нашей фабрики. Если бы я могла выбирать, то избрала бы для себя совсем другое поприще. Меня всегда привлекало что-то необычное, праздничное. Я бы лучше учредила какие-нибудь художественные курсы или театральную студию, а катание шерсти и продажу валенок оставила бы кому-нибудь, кому это занятие больше по душе. Может, когда-нибудь, лет через сто или двести, женщины смогут выбирать для себя род занятий, но пока почти все мы остаемся просто послушными женами и дочерьми.

Итак, 1 апреля, уже ближе к вечеру, я нарядилась мужчиной и явилась в собственную усадьбу с письмом от Катерины Власьевны Добытковой. Она сообщала, что вынуждена отлучиться по срочному делу в Петербург и просит принять в ее отсутствие господина французского художника. Идея выдать себя за приезжего живописца пришла мне в голову в последний момент, когда я искала повода явиться в собственный дом под мужской личиной. Скажись я купцом, Борис стал бы говорить со мной о делах. Моя речь скоро выдала бы меня. Так я придумала художника и сделал его французом, чтобы