Такова торпедная жизнь - Рудольф Гусев

Ларион.

После окончания училища я был направлен в распоряжение отдела кадров Черноморского флота. Кадры не торопились распоряжаться, и мы с женой ходили по Севастополю. Месяца через полтора я стал начальником цеха ремонта минно-торпедного и трально-противолодочного оружия на объединенном складе под Новороссийском. По меркам даже того времени это было равносильно назначению в обоз недействующей армии. Причем не просто в обоз, а на его последние подводы. Остряки тогда расшифровывали: СФ — современный флот, КБФ — когда-то был флот, ТОФ — тоже флот, ЧФ — чи флот… А тут склад да еще не в Севастополе.

Мои «владения» состояли из четырех деревянно-щелевых цехов с парой десятков люмпен-пролетариев из местных крестьян-середняков. Захожу в минный цех. Две вспотевшие хрупкие женщины вручную вращают перемоточный станок. Мужик, естественно, руководит: сосредоточенно направляет трос минрепа в ручьи барабана, время от времени меняя скорость намотки: «Давай… Давай!». Электричества нет. До трансформаторной подстанции метров сто. Здесь проблема еще английских мануфактур: выгоднее крутить вручную. Дороже платят. Общество вполне обходится без лампочек Ильича. Справедливости ради отмечу, что бронированный кабель был большим дефицитом. Иду к торпедистам. Здесь свет есть. Идет проверка на прочность воздушного резервуара торпеды гидравлическим давлением. Гидропрессом накачивают воду в резервуар, емкость почти в кубометр. Вручную, конечно. Та же проблема. Вдруг в цех вбегает старший матрос с вытаращенными от ужаса глазами. Он искал любое должностное лицо. Им оказался я.

— Товарищ лейтенант! Я аварию сделал!

— Задавил, что ли, кого? — с тревогой спросил я.

— Да нет. «Москвича» по горбу слегка двинул.

— Далеко?

— Метров триста.

— Идем.

По дороге он поведал, что фамилия его Король и что два дня назад его повысили: присвоили «очередное» воинское звание «старшего матроса» и пересадили с автопогрузчика на торпедовоз. И вот сегодня он впервые выехал на трассу и, находясь в состоянии восторга от перемены жизни, увидел «Москвича» уже под бампером своего торпедовоза. Подходим к месту аварии. Израненный «Москвич» сиротливо стоял у обочины. Рослый мужик, соизмеримых с «Москвичом» размеров, озабоченно чесал затылок. Я поздоровался: «Извините, машина ваша?». Мужик сразу взбодрился и важно, с расстановкой для усугубления вселенского ужаса, произнес: «Эта машина третьего секретаря Горкома товарища Короткевич». — «А вы у него шофером работаете?». Ответ мужика сокрушил меня. Он отступил на шаг, посмотрел на меня сверху вниз — как это я не знаю таких людей — и изрек: «Это, во-первых, не он, а она, а во-вторых, я у нее мужем работаю». Мужик здоровый, пожалуй, соответствует занимаемой должности. Скрыв улыбку, я стал изображать понимание ужаса всего случившегося: «Водителя непременно отправим на гауптвахту. Пусть впредь знает в лицо всех секретарей Горкома и их машины. Нужно соблюдать дистанцию безопасности». Далее предложил заехать в цех, втайне надеясь, что среди моих мануфактурщиков, любителей ручного труда, найдутся и жестянщики. Мастер цеха, осмотрев примятый горб, сказал, что в данном конкретном случае горбатого не только могила исправит. «Не беспокойтесь, — утешал он родственника третьего секретаря, — горб наладим и все восстановим в лучшем виде. Вот подкрасить не сумеем. Но безвыходных положений не бывает. Мы нальем вам бутылочку „шила“, вы съездите к таксистам, они разведут по вкусу и горб подкрасят».

Так в свой первый день военно-морской службы я познакомился с руководством Горкома, старшим матросом по фамилии Король и мастером ОТК Чеботаревым Борисом Алексеевичем, прекрасным торпедистом и жестянщиком одновременно. Служба началась с ликвидации аварийного происшествия с автомобилем, инцидент был исчерпан. А кто разводил шило по вкусу — таксисты или «работник» со своим секретарем — осталось тайной. Возвращаясь вечером домой, заглянул в киоск купить местную газету и пару лотерейных билетов. На счастье. Почему-то вспомнился однокашник, Жора Кайданов, который спал и видел себя за рулем «Москвича» 401-й модели. Он изводил всю свою финансовую наличность на лотерейные билеты, но был невезучим. Купив газету со счастливыми номерами, он постоянно расстраивался: «Есть же дураки, которые выигрывают машины, хотя они им вовсе не нужны». Решил попробовать выиграть и я. Конечно, не выиграл. Но мысль о собственной машине запала мне в душу.

Дальше дни пошли поспокойнее. Укреплял теорию практикой сразу по трем направлениям: по парогазовым торпедам, минам и тралам. Много ли нужно времени на все это? Ну, месяц. Ну, два. И стоило пять лет крушить интегралы, чтобы перемотать трос на вьюшке мины да приготовить торпеду? Два вида дефектов: где-то что-то травит — проверь на мыльную эмульсию и подтяни гайку, да где-то что-то засорилось и не пропускает — сними фильтр или дюзу, промой в керосине и продуй воздухом. Усвоил заповедь: «Уважай чистоту воздуха, воды и керосина». Пригодилась. К «черным и рогатым» душа не лежала, к тралам тоже. Выбор был сделан. Раз и навсегда. Кстати, в неконтактной технике тоже два вида дефектов: нет контакта или есть там, где не должен быть. Одним словом — прибор Фролова и нет проблем. Короче, первый год прошел в освоении заведования и завершился присвоением мне воинского звания старший инженер-лейтенант. То ли старший инженер, то ли старший лейтенант. Не подозревал, что я буду носить это уникальное воинское звание целых пять лет. Правда, обилие фруктов на столе, нормированный рабочий день, спокойное, как в монастыре, дежурство действовали умиротворяюще. Посиди сейчас в первом отсеке подводной лодки, посчитай пузыри у перекисной торпеды — мало не покажется. Платят здесь, конечно, с гулькин нос, и подъемные по сих пор не получены… Но в полной мере я оценил «коварность» назначения позднее. Право выбора первого назначения должно быть высшим поощрением выпускника. За это стоило бороться. Правда, выбрал бы ли я корабль? Инженерный крен был выше, а советчиков у нас не было.

Ларион.

Склад был, как заброшенный приход в минной службе. Штат его невелик. Командовал складом в то время, а это был 1958 год, капитан-лейтенант Рощепкин Геннадий Петрович. Основной потребитель оружия — дивизион торпедных катеров в Фальшивом Геленджике — был расформирован. Ремонтировали торпеды, мины — и на полку. Никаких поставок оружия. Тишина. Решил продолжать реализацию плана ГОЭЛРО, электрифицировать Россию до самого последнего склада. Нужно было 600–700 метров силового кабеля на 100 кВт. Двинулся к соседям-нефтяникам. Изложил просьбу. Те: «А что мы будем иметь?». Пожалел, что ЗИП от торпед не годится к автомашинам. Очередь стояла бы у наших ворот. Пришлось вплотную столкнуться с производительными силами и производственными отношениями развитого социализма. Склад мог купить только наглядную агитацию: портреты Хрущева и членов ЦК КПСС, бумагу, ручки и чернила. Продать тоже ничего не мог. Даже металлолом, и тот шел в общенациональную копилку за здорово живешь — план. Потому и лежал без движения по местам первоначального накопления, ржавел. А вот главный принцип социализма: «Ты мне — я тебе» пробивался даже сквозь асфальт общенародной стройки. Из несекретного барахла на складе были вылежавшие установленные сроки и подлежащие списанию троса любых диаметров, старые тральные кабели, резиновые шланги, емкости. Раскинул я свой товар.