Такова торпедная жизнь - Рудольф Гусев

Дальше пошло непечатное. Монкевич приказал принести всю почту за три дня. Обложился. Кладет резолюции: «Срочно, срочно… срочно», — приговаривая: «Мать твою за ногу, не знаешь за какой… хвататься». Отменил себе субботу, воскресенье. В обстановку врос. Но все ему хотелось чего-то «такого-этакого». Наконец, подвернулось.

Однажды во Владивосток прилетел в творческую командировку поэт Евгений Евтушенко. Монкевич сумел как-то заловить его и пригласить в арсенал. Как вышел он на поэта, остается большой загадкой. У замполита вначале приглашение не вызвало энтузиазма: «Зачем нам нужен этот кающийся диссидент?» Но, выяснив, что визит планируется завершить в кабинете начальника арсенала и что для этого дела уже выделены средства по статье «Срочное выполнение особого задания» двум молодым лейтенантам, стал горячим сторонником мероприятия. Для соблюдения режима секретности поэта провели в цех парогазовых торпед, где из фиумских хвостов вытряхивали цветной металл, и обеспечили демонстрацию народного интереса. Поэт сначала равнодушно слушал, потом вдохновенно прочитал стихотворение. Начальник цеха майор Григорий Кудаков из старых кронштадтцев, фамилию которого было принято произносить с другой буквы, говорил: «Ну что вы его привели машинное масло нюхать, вели бы сразу кальманара кушать». Гриша не любил кальмаров, называл их кальманарами, но уже знал, что они в меню предусмотрены и закуплены. Столом занимались два «отличившихся» молодых лейтенанта из ленинградской Корабелки, обладающих интеллигентными замашками. Они приобрели коньяк, индейку, рыбу, кальмаров. Все приготовили на кухне ближайшего детского садика и доставили на место действия. Естественно, питие было усилено графином «Рашен шиллз» собственного разлива, без наклейки. Причем, рекомендации великого Менделеева по части крепости напитка были откорректированы в сторону существенного усиления. Молодые офицеры пребывали в состоянии блаженства от предстоящей встречи с «самим Евтушенко» за одним столом. Настало время заходить в кабинет. На входе встал замполит. Он только что освежил в памяти высказывания вождя мирового пролетариата по вопросам партийной организации и партийной литературы и был готов дать отпор любым диссидентским проискам. Командир и поэт вошли, естественно, без препон. Затем замполит загородил вход своим телом и всех остальных стал внимательно осматривать и приговаривать: «Твердый искровец, заходи! Твердый искровец, заходи!» Когда очередь заходить подошла молодым лейтенантам, он решительно отодвинул их в сторону: «А вам еще рано окончательно разлагаться у этого диссидента».

За столом после первой началась дискуссия. Поэт жаловался:

— Партия нас давит! У нас шея 42-го размера, а рубашки дают 39-го.

Замполит твердо отстаивал партийные позиции в литературе. По игре — ничья.

— Я вас понял, что вы за Советы, но без коммунистов.

— Партийно целую вас, — поэт захмелел, потом что-то прочитал.

Торпедисты давно уже говорили о торпедах. Далее перешли на «Рашен шиллз». Поэт попробовал. Крякнул: «Мощная вещь». Посещение арсенала не вдохновило поэта на поэму о торпедистах и о Монкевиче. Однако он где-то может быть и вставил о нас пару строк, но я не читал. В общем, это был на нашем старинном жаргоне «колоссальный шмат». Торпедисты и Евтушенко.

Так вот, в условиях частой смены командиров вопрос продвижения по службе усложняется. Тем более, когда у командиров есть свои личные проблемы и хобби. Хорошо, что установлены определенные сроки пребывания в должностях! Иначе сидеть бы на них таким, как я, до скончания века. Не люблю я просить чего-то для себя. Вот показать, чего я стою — могу. Как торпедист.

Запомнилось мне мое первое самостоятельное приготовление торпед к выстрелу. Причем опять воздушных парогазовых. Кислородные и перекисные торпеды готовили в спецгруппах. Электрическими вы с Лешей Ганичевым обеспечивали. Ну, а мне опять воздушные парогазовые. Четыре торпеды. Дело шло к концу. Заключительная операция — продувка водяного балласта. Зрелище феерическое! Фонтан. Летом из воды. Зимой из водки. Ну, а проверка делается, естественно, водой. Уже прибыли принимать торпеды, а одно из зарядных отделений еще не продуто. Приехал главный инженер арсенала капитан 2-го ранга Петр Михайлович Рыбаков: «Что вы здесь, мудаки, больше, чем полдня суетитесь, а торпеды еще не готовы». — «Без продувки торпеду не выдам, — говорю я ему, — и все». Рыбаков посмотрел вокруг, кто это ему перечит, и скомандовал двум рабочим из цеха взять практическое зарядное отделение, пристыковать к четвертой торпеде и сделать продувку. Клапан вытеснения в переднее донышко был установлен. Торпеда лежала на тележке. Тележка на узкоколейке, а впереди был небольшой котлован, вырытый для установки перегрузочной балки. Второпях — главный инженер энергично подгоняет — рабочие закрепили практическое зарядное отделение на два болта вместо тридцати. Началась продувка. Какая-то вялая, без фонтана. Так она будет дуться минут пять, успеет утонуть. Хорошо, что решили проверить. И вдруг! В торпедном деле все всегда «вдруг» и неожиданно. Практическое отделение вдруг отрывается от торпеды и падает в словно для нее подготовленный котлован! Зрители из торпедистов на всякий случай рванули подальше: здесь что-то не так! Не дрогнул один из наблюдавших, начальник МТО подполковник Бойко: «Вот это и все?» — он посчитал, что все происходит по-писаному. — «А тебе мало? Хотелось бы на дереве повиснуть? Идите все отсюда к едрене фене. И ты, Петр Михайлович, тоже. Здесь я начальник». Достали практическое зарядное отделение. Его заднее донышко из вогнутого стало выпуклым. Вскрыли. Осмотрели. Все стало ясно. Второпях рабочие не вытащили из зарядного отделения комплект клапана вытеснения. Когда началась продувка, его подвинуло к водоотливному патрубку и заклинило в нем. Путь воде был перекрыт, давление воздуха стало увеличиваться и раздуло заднее донышко, сорвало два болта, и дальше все было, как все было. А будь на месте все болты? Зарядное отделение разорвало бы, и без жертв не обошлось. Две ошибки скомпенсировали друг друга. Минус на минус всегда выходит плюс. Больше ко мне никогда никто не подходил, когда я руководил приготовлением. Особенно для ускорения. Заворачивал на дальних подступах. Только один мог подходить беспрепятственно — Юра Москалев.

Семь лет в начальниках ОТК, это не шутки. Одних формуляров перелистал тысяч 6–7. У торпед, как и у людей, свои судьбы, непредсказуемая жизнь. Одна торпеда может пролежать как Обломов, на шестом ярусе подземного хранилища, а другая будет мотаться с корабля на корабль после короткой проверки на базе оружия, получая благодарные отзывы суетливых лейтенантов. Одну они будут избегать за постоянные, даваемые ею «вводные» — то кислород затравит, то масло потечет, а другую — за несчастливый номер. Третьей не везет с кораблями. То ее стукнут, то ее уронят, то выстрелят прямо у пирса. На дно. А практические торпеды? Одна на первом выстреле умчится и не вернется. Другая по паре десятков выстрелов на полную дальность пробежит и как новенькая. Одну постоянно ищут по нескольку суток — то световой перегорит, то стукач замолчит. Другая в точке всплытия поджидает торпедолов и чуть ли не сама в клюз торпедолова лезет. От частого общения я стал ставить диагноз по внешнему виду. Мимоходом. Иду как-то по цеху принимать партию отремонтированных торпед. Выдраены. Покрашены. Блестят. На цилиндрической поверхности солнечные зайчики в виде длинной полоски — по образующей цилиндра. На одной торпеде вместо прямой линии в одном месте изгиб. Приседаю — выпрямляюсь. На торпеде круговая выпуклость в районе водяного отсека. Торпеда пузатая. Торпеду разморозили: в мороз воду не слили. А в цехе и рабочие и, мастера ОТК прошляпили. Средний ремонт — коту под хвост. Надо повоспитывать. Запоминаю номер торпеды. Вхожу в кабинет. Начальник цеха, майор Слава Комаров, тоже кронштадтец, достает стопку документов на подпись. Проверяю, на все ли агрегаты торпед заполнены паспорта, проверяю замеры, расходы энергокомпонентов, визирую. Отодвинул в сторону, не глядя, пакет документов на пузатую торпеду. Прощаюсь.