Выдох - Тед Чан

– Это неодолимая теория, – мрачно сказал он. – И ситуация усугубляется, если подумать о том, на сколько вопросов она дает ответы. Например, на вопрос о множественности языков.

Я осознала, что он прав. Почему мировые языки так различны? Филологи пытались объяснить их разнообразие возрастом Земли и скоростью расхождения языков. Если бы Ты, Господи, наделил всех первых людей единым языком, современные мировые языки должны были бы обладать семейными сходствами, как, например, индоевропейские. Однако колоссальные различия между ними означают, что сразу после творения люди говорили более чем на десяти неродственных языках. Мы долго гадали, почему Ты так поступил, Господи. Но если каждое из разрозненных сообществ первых людей независимо изобрело свой язык, никакой загадки нет; множественность языков случайна, а не умышлена.

– Теперь вы знаете, – сказал доктор Маккаллоу. – Статью скоро опубликуют, и все ее прочтут. Я хотел посоветовать не принимать ее к печати, но не нашел оснований для этого. Моя приверженность научной практике заставила меня одобрить ее публикацию. – Он нахмурился. – Но что, если вся наша научная практика основана на ложных предпосылках? В детстве я часто желал, чтобы Господь наделил первых людей письменностью, ведь тогда они смогли бы записывать даты появления новых звезд в ночном небе, и мы бы точно знали расстояние до каждой звезды, потому что знали бы – с точностью до дня, – когда их свет впервые достиг Земли. Однако люди изобрели письменность через много лет после появления звезд, и астрономы вынуждены использовать менее прямые методы, чтобы вычислить расстояние до них. Преподаватели говорили мне: Господь хочет, чтобы мы сами выясняли разные вещи. Но что, если это неправда? Что, если… – Его голос дрогнул. – Что, если у Господа не было никакого предназначения для нас?

Это был кризис веры, который упоминала Вильгельмина. Я неуклюже попыталась утешить его, сказать, что это ошеломляющее открытие, но мы можем сохранить веру в Господа. В ответ доктор Маккаллоу крикнул:

– Значит, вы ничего не поняли!

Миссис Маккаллоу коснулась руки мужа, и он схватился за нее, пытаясь справиться с чувствами. Некоторое время оба молчали. Потом миссис Маккаллоу сказала мне:

– У нас был сын, на десять лет старше Мины. Его звали Мартин. Он умер от гриппа.

Я ответила, что мне очень жаль, и вспомнила, что Вильгельмина использовала имя «Мартин», когда пожертвовала реликвии.

– У вас нет детей, и вы не можете представить боль от потери сына, – сказал доктор Маккаллоу.

Я согласилась с ним и добавила, что теперь понимаю, каким трудным оказалось это открытие для них обоих.

– Неужели? – спросил он.

Я высказала свои догадки: единственным, что позволило им перенести смерть сына, было осознание того, что все это – часть великого замысла. Но если Ты вовсе не сосредоточил свое внимание на человечестве, Господи, значит, никакого замысла нет, и смерть их сына лишена смысла.

Доктор Маккаллоу молчал с каменным лицом, однако его жена кивнула.

– Мне нравятся ваши книги, доктор Моррелл, – сказала она. – Они напоминают мне о том, что говорил Натан, когда я еще была его студенткой, до того, как мы поженились. На своих лекциях он рассказывал, как научные исследования обеспечивают крепчайшее основание веры. Он говорил: «Личная убежденность может колебаться, но физический мир незыблем», – и я ему верила. И когда после смерти Мартина Натан с головой погрузился в исследования, он сделал это не только ради своего утешения, но и ради моего.

– И я преуспел в этом, – тихо произнес доктор Маккаллоу. – Я обнаружил на Солнце волновые колебания, эхо изначального сжатия, которое Господь использовал, чтобы инициировать гравитационный коллапс, ставший причиной солнечного света и тепла.

– Это было все равно что обнаружить в нашем мире отпечатки пальцев самого Господа, – добавила миссис Маккаллоу. – Тогда это стало для нас достаточным утешением.

– Но теперь я думаю, доказывает ли это хоть что-нибудь? – сказал доктор Маккаллоу. – Все звезды должны обладать волновыми колебаниями; мы ничем не выделяемся. Наука не обнаружила ничего, что имело бы смысл.

Я возразила, что, хотя наука может пролить бальзам на наши раны, это не должно быть единственной причиной, по которой мы занимаемся ею. Я сказала, что наш долг – искать истину.

– Наука – это не только поиск истины, – ответил он. – Это еще и поиск смысла.

Я не знала, что на это сказать. Я всегда полагала, что это одно и то же, но вдруг я заблуждалась?

Теперь я не знаю, что и думать. Мне страшно представить, что Ты никогда меня не слушал.

* * *

Дорогая Розмари, последние недели выдались очень тяжелыми, тяжелее, чем я ожидала. Пишу, чтобы сообщить, что я на время покинула раскопки в Аризоне.

Как я рассказала тебе в последнем письме, я думала, что смогу участвовать в раскопках, потому что, несмотря на все случившееся, верила: моя любовь к физическому археологическому труду позволит мне продержаться. Но все оказалось не так просто. Сомнения, посеянные открытием Лоусона, глодали мой разум, словно мыши. Несколько дней назад дошло до того, что, извлекая из почвы наконечник копья, я подумала: Какая разница? Все, что мы здесь делаем, лишено смысла. Пришлось прервать работу из опасений, что от разочарования я могу разбить древний артефакт молотком. Тогда я поняла, что придется покинуть раскопки. Не знаю, действительно ли я могла так поступить, но сам факт, что подобная мысль пришла мне в голову, свидетельствовал о том, что мое душевное состояние не позволяет там работать.

Я сняла домик в часе езды от раскопок. Я никому не смогла объяснить, почему уезжаю, поскольку мне казалось неправильным открыто говорить о статье Лоусона до ее публикации. Быть может, это усугубило чувство одиночества, которое я испытывала на раскопках, но, думаю, основная причина в том, что я ощущаю себя оторванной от Господа. Мне нужно время, чтобы решить, как поступить дальше.

Ты спрашивала, не должно ли это открытие встревожить церковь так же, как и мирское научное сообщество, и я отвечу: да, должно. Но церковь как институт всегда отличалась способностью черпать силу из доказательств, когда они полезны, а в других случаях не обращать на них внимания. Возьмем историю Адама и Евы. После обнаружения скелетов первых людей по всему миру церковь с готовностью признала, что историю эту нельзя понимать буквально, однако продолжала настаивать на ее аллегорической ценности. Ты, и я, и все остальные женщины продолжают жить в тени Евы, исключительно в силу традиции. И потому я считаю, что церковь сможет аналогичным образом истолковать это открытие и использует его для защиты тех же ценностей, что и всегда.

Полагаю, можно утверждать, что идея полигенизма много веков витала в воздухе, и потому никто не удивился, когда ее подтвердили археологические открытия. Что соответствует действительности. Ученые-церковники давно пытались объяснить, каким образом одной паре удалось так быстро заселить Землю, и, должно быть, они обсуждали между собой альтернативные гипотезы, прежде чем вынуждены были изменить официальную позицию. Однако до статьи Лоусона я никогда не слышала веских доводов в пользу того, что человечество не было целью творения. Быть может, ученые-церковники растеряются так же, как и я, прежде чем их преданность доктрине возьмет верх.