Мода на невинность - Татьяна Тронина

– Глеб, Глеб, что за настроение у тебя такое!

– Какое? Я говорю то, что есть.

Они спорили, а меня вдруг от головы до ног пронзил электрический разряд – я вскочила, опрокинув водку на стол.

– Что, что, Оленька? – кинулись они все, кроме Бориса, который спал, и на лицах их явно читался ужас. – Что с тобой?!

Первые секунды я даже не могла говорить, только стояла и дрожала с открытым ртом, до которого не успела донести стакан.

– Я все знаю, – наконец произнесла я.

– Что? – Они сначала ничего не поняли, а потом я видела, как в глазах у Глеба промелькнуло странное выражение.

– Тебе плохо, да? – суетилась Любовь Павловна. – Тебе не надо было пить...

– Все знать нельзя... – тяжело вздохнул Валентин Яковлевич и добавил ни к селу ни к городу: – Многие знания – многие печали.

– Налейте еще. – Как робот, я протянула хозяйке стопку.

– Нет, я решительно не буду...

– Налейте! – с мучительной угрозой потребовала я.

– Налей ей, ба, – попросил Глеб.

Я выпила водки, ощутив в организме новый взрыв радужных искр.

– Я знаю, кто отец Бориса и Глеба, – решительно заявила я. – Инесса мне все рассказала. Мы очень дружили.

– О господи! – прошептала Любовь Павловна, падая обратно на стул.

– Неужто правда? – ошеломленно выдохнул Валентин Яковлевич и потянулся за бутылкой, а его жена едва успела перехватить ее – все это машинально, на каком-то автомате.

– Тебе нельзя больше, – прошептала она. – Оленька, голубушка, ты ничего не путаешь?

– Она мне рассказала. Она мне все рассказала, чтобы спасти меня – ну, вы знаете мою историю, чтобы вывести меня из депрессии...

– Кто? – спросил Борис, и я заметила, что он уже проснулся. – Тетя Оля, скажите – кто он?

Он бессознательно шевелил пальцами, словно наигрывая какую-то бравурную мелодию на фортепьяно.

Я сначала хотела рассказать всю предысторию – с фрейдистскими выкладками, предварительными замечаниями, долгими рассуждениями на тему фатума и неизбежных предначертаний, но по их лицам поняла, что им нужно сейчас одно только имя.

– Николай Александрович Ивашов, – тихо произнесла я, ожидая, что меня могут разорвать в любой момент.

Секунду в комнате царила тишина, а потом все словно с ума посходили.

– Кто-о?

– Ивашов? Старик Ивашов? Или тот, который...

– Оленька, ты ничего не путаешь?

– Старик Ивашов?! Да он сто лет в обед...

– Не может быть!..

– Это самое невероятное, что может быть...

– Нет, это правда! – заорала я, так как мне надо было непременно донести до них истину.

Они вдруг все замолчали разом и стали переглядываться.

– Оленька... – наконец нерешительно начала Любовь Павловна – малиновые кудряшки на ее голове мелко задрожали. – Ты очень славная девочка, и мы все тебя очень любим...

«Не верят! – с ужасом подумала я. – Что же мне теперь делать?»

– Да! – поддержал ее Валентин Яковлевич. – Но в данных обстоятельствах, когда все, безусловно, выбиты из колеи, когда огромное горе...

– Ты уверена в своих словах?

– Абсолютно, – решительно заявила я, но, странное дело, они как будто ждали этого ответа и восприняли его даже с облегчением. – Я же говорю – она сама мне об этом сказала.

Они опять переглянулись, и тут до меня стало доходить, что они считают меня сумасшедшей или по крайней мере временно невменяемой. Хрен редьки не слаще.

– Тебе сама мама об этом сказала? – переспросил Глеб с недоверием, даже – с отвращением. Что, он придумал другого отца?.. – Она никогда никому ничего не рассказывала, и почему вдруг именно тебе... Да, вы очень дружили, последнее время просто не разлей вода были, но все равно...

– Я ж вам объясняю, она потому и сказала, что хотела спасти меня! В наших судьбах было нечто общее... да что ж вам по сто раз повторять! Вы ведь знаете историю с Вадимом Петровичем, который... – Тут страшная слабость напала на меня, и я замолчала, лишенная всяких сил.

– Моя дорогая дочь не призналась даже мне, родной матери, – снова вступила в разговор Любовь Павловна, смущенная и решительная. – На протяжении многих лет она никому не говорила, кто был отцом ее детей, даже когда Глеб подступил к ней однажды...

– Я спросил ее!

– ...да, так вот даже когда Глеб...

– Но почему вы мне не верите?! – Я принялась тихонько плакать.

– Верим, очень даже верим! – вскричал Валентин Яковлевич, с великой жалостью глядя на меня. – Именно так она тебе сказала, что отцом детей был старик Ивашов. Чем невероятней, тем убедительней.

– Ну наконец-то...

– Только сказала она тебе это нарочно.

– Чтобы утешить. Чтобы ты могла избавиться от страхов и депрессии!

– Моя дочь была благороднейшим существом! Ради того, чтобы помочь человеку, она могла пойти на что угодно, она могла придумать что угодно... Ах, как я ее понимаю! Но на самом деле...

– На самом деле она не помнила ничего!

– Ничего!

– Она все придумала – для тебя!

Я открыла рот, потом закрыла. Перед моими глазами встал желтый склеп на старом кладбище.

– Как она сказала? – затеребила меня Любовь Павловна. – Что старик Ивашов был отцом и Глеба, и Бориса? Уже одно то невероятно, что он умер задолго до...

– Он умер через две недели после зачатия Бориса... – пробормотала я, стараясь не глядеть на смуглого, печального Борю, который напряженно о чем-то думал.

– Милая Оленька...

– Да погодите же вы все! – с досадой произнесла я. – Я же не просто так... Есть доказательства!

– Какие доказательства? – вцепился в меня Глеб.

– Письмо! – вспомнила я. – Есть его письмо... старика Ивашова! Он написал его Глебу... о Борисе он, разумеется, еще не знал... чтобы Инесса отдала письмо, когда Глеб вырастет.

Они разом замолчали, а потом загалдели все хором, и из их реплик я поняла, что они требуют это самое письмо.

– Да где же оно, черт возьми?!.

– У Инессы в комнате, в столе...

Мы все табуном помчались в комнату Инессы, Любовь Павловна одним махом выдвинула все ящики.

– Где, ну где?!

И тут меня одолела неуверенность. А что, если Инесса и в самом деле выдумала всю историю?

– В центральном ящике, где у нее все документы. Но оно не просто так лежит, оно...

– В центральном ящике?! – зарыдала Любовь Павловна. – Да я его содержимое наизусть знаю – когда доченька умерла и нужны были всякие бумаги...