Песнь копья - Илья Крымов

Когда они спустились с гор и прошли сквозь портал, когда долетели до Леса Шипов, прежние тревоги на время отступили. Тёрн походил на растревоженное осиное гнездо, были отозваны с границ Лонтиля все отряды, вернулись с западных рубежей чародеи, собрались все Чернокрылые, а также многие союзники дома. Крепость словно находилась в осаде, не хватало только осаждающей армии.

Как только нетопыри повисли под площадкой на ветвях, вернувшихся эльфов встретили стражи, дабы сопроводить детей к отцу. Ни единого лишнего слова не было сказано пока они спешили по переходам башни, а когда вошли в логово Эгорхана, Тильнаваль оказалась заключена в мягких объятьях, пахших цветами, лесом, жизнью.

— Мама?

Айонна Мелитиль была выше любого из присутствовавших, величественная нагая и в то же время облачённая, великолепная златовласая великанша с бутонами цветов, росшими на ярко-зелёной коже и лозах, оплетавших тело вместо одежды. Она подняла дочь как маленького ребёнка и оглядела Тильнаваль.

— Моя девочка, — сказала мать с нежностью.

Эгорхан Ойнлих восседал в своём кресле исхудавший и будто постаревший на несколько веков, в расшитом серебром синем одеянии. Он смотрел на вторую жену, на детей, и понемногу оживал.

— Не так давно стало известно, — хрипловато заговорил Великий Сорокопут, — что наших соглядатаев при дворе обвели вокруг пальца. Моя мудрая сестра отослала в горы пустышку. Сердце покинуло Лонтиль пятью днями позже вместе с единственным небесным гонцом из дома Филина. Он полетел на север.

Бельфагрон и Саутамар переглянулись, обменявшись беззвучными словами, как часто у них бывало. Стало совершенно ясно, чего опасался отец, — дети могли проглотить наживку, напасть на подставной отряд, а там Матерь Древ знала, как и когда это обернулось бы против дома Сорокопута. Королева могла начать открытое противостояние, что стало бы сумасшествием в эти лихие времена, а могла приберечь в рукаве кинжал на будущее. Ойнлих не имел права рисковать и приготовился к осаде. Это было подозрительно, однако теперь, стало ясно, что Цеолантис не получила достаточного повода для действий.

— Вот как, — молвил Великий Сорокопут, выслушав рассказ старшего сына. — Ты молодец, что доверился сестре, Бельфагрон, я, наверное, дерзнул бы и всё равно напал. А ты, Тильнаваль, молодец, что исполнила свой долг безукоризненно.

— Ты моя умница, — проворковала айонна, качая дочь на руках.

— Мама, пожалуйста! — взмолилась та.

Мелитиль поставила деву на пол, и сама стала намного ниже ростом. Она, воплощённое изящество, проплыла к креслу и оперлась на спинку. Так жена показывала свою близость к страсти всей жизни, поддержку и божественное покровительство. Так она могла не видеть облик предшественницы, которая ещё жила в сердце Эгорхана спустя века после смерти.

— Повелитель, — обратилась к отцу Тильнаваль, — знаем ли мы, куда на самом деле отправилось Сердце?

— Знаем. Желая смягчить свою вину, наши соглядатаи постарались и выяснили, что гонец был отправлен в Бреонику.

— В земли людей?! — воскликнул Бельфагрон, на миг теряя самообладание.

— Именно так. Моя дражайшая сестра передала самое ценное сокровище мира, воплощение нашей свободы людям. Сердце уже находится в пределах Хрустальной Арки, — королевской волшебной школы для чародеек.

У старшего сына не находилось слов чтобы выразить терзавшее его отчаяние.

— Усмири гнев. Не сокрушая преград, не достигаем цели, и даже то, что желаемое сокрыто в стане врага, не остановит нас. — Он перевёл взгляд на дочь. — Тильнаваль, хорошо, что твоя мать отозвалась на мой зов. Ты готова послужить дому и народу?

Дева посмотрела в глаза могущественного и страшного эльфа, что был её отцом; посмотрела на свою богиню-мать, стоявшую за ним и нежно касавшуюся плеч, терявших цвет волос; на братьев, которые, невзирая на трудности, гордились ею, плаксивой девчонкой.

— Я жажду служить, повелитель, — ответила Тильнаваль.

///

За долгие века, что дом Сорокопута воевал с людьми, его чародеи в совершенстве овладели одной единственной пыткой, переходившей в казнь, — насаживанием на шипы. Бельфагрон был столь искусен в этом, что во время последней Войны Красной Листвы он и его подчинённые украсили людьми целую дубраву. От крови и тел, распятых на шипах, тогда не было видно коры, а земля стала тёмным болотом.

Теперь одним из таких тел было её собственное, пронзённое четырежды, намертво пришпиленное к вязу.

— Следующий пройдёт рядом со второй почкой, — говорил Бельфагрон, который мог превратить человека в ежовую шкурку, но не дать при этом испустить дух. — Где ты спрятала Сердце, Тильнаваль?

Он с безмолвным презрением разглядывал свою сестру, которая истекала тоненькими ручейками крови, отвергал молитву и ужас, заполнившие её глаза, утомлённо следил за слезами, потом и слюнями, которые стекали по лицу и срывались с подбородка, когда тело вновь тряслось от болевой судороги.

— Что ж…

Она почувствовала мягкий тычок в поясницу, где из коры формировался новый шип.

— Не-е-е-е-е-е-ет! — заверещала женщина в беспросветном отчаянии. — Я скажу!

— Уверена? — Его бровь приподнялась. — Возможно, четырёх было мало, возможно, тебе нужно ещё несколько?

— Нет! Нет! Умоляю, брат, умоляю! — Она тряслась, изуродованная болью и страхом.

— Не зови меня больше братом, — приказал чародей. — Сердце, Тильнаваль?

Пленница улучила момент, чтобы сделать несколько мелких вдохов, её зубы стучали как на морозе.

— Значит, будет пять…

— Эстрэ! — взвизгнула Тильнаваль, извиваясь на шипах. — Сердце в Эстрэ!

Это стало неожиданностью для эльфов, глаза чародея сузились

— Смеешь обманывать меня?

— Нет! Клянусь именем Матери Древ! Я была в Эстрэ, я спрятала его в Эстрэ!

Братья переглянулись, обменялись парой беззвучных слов.

— Допустим такое. Где в Эстрэ?

— В самом сердце, — хрипела она сорванным голосом, — в Синрезаре, на кладбище Плачущих Ангелов…

— В столице злейшего врага, на его святой земле, убивающей великий дар волшебства, среди призраков и эманаций смерти. Воистину ты постаралась, чтобы Сердце стало потеряно для Лонтиля. Только всё это оказалось тщетно. Продолжай.

Она рассказала братьям подробно, как выглядел склеп, как глубоко в него нужно было спуститься и в какой из стенных камер следовало искать. Лишь последнее слово покинуло уста, как Тильнаваль зарыдала. Она полностью утратила власть над собой, лишилась последнего достоинства и сделалась безобразной, отвратительной пуще прежнего. Бельфагрон обхватил её голову руками, вдавил большие пальцы в виски, чтобы вырвать из памяти точные воспоминания, однако не смог, — соприкасавшийся с телом керберит не позволял проникнуть в разум Тильнаваль.