Австро-прусская война. 1866 год - Михаил Драгомиров

Особенной разницы в действительности между австрийской и прусской артиллерией не было замечено, что объясняется опять тем, что приходилось стрелять не с заблаговременно отмеренных расстояний, как делают в большей части случаев на мирных опытах и упражнениях.

На организацию артиллерии введение нарезных орудий окажет, вероятно, еще то влияние, что сделает необходимым увеличение конского и личного состава, в особенности первого. На образовании нарезная система отразится тем, что, вероятно, вполне вытеснит стрельбу с отмеренных расстояний, так как, при точности стрельбы из нарезных орудий, в ежегодной пристрелке их нет надобности; а между тем, с принятием ударных трубок для гранат, умение определить расстояние, на котором снаряды падают от цели, приобрело громадное значение. При отмеренных расстояниях, потребность следить за первыми падениями снарядов возбуждается далеко не в той степени, как при стрельбе с расстояний не отмеренных.

Пруссаки остались не совсем довольны своей артиллерией. В этом есть доля правды, но значительно меньшая, чем может показаться с первого взгляда. Говорили, что артиллерия не так метко стреляла, как ожидали: во-первых, ей приходилось стрелять обыкновенно с слишком дальних позиций, как при атаке высот[139] бывает в большей части случаев; во-вторых, приходилось стрелять с неотмеренных расстояний. Другой упрек едва ли не более имеет основания: прусская артиллерия слишком хлопочет о прикрытии и боится попадать в плен, что вполне обнаружилось на действии гвардейского артиллерийского резерва под Хлумом. В свою очередь, артиллеристы жалуются, что пехота не давала им довольно времени пострелять, скоро, по их мнению, бросаясь в атаку: дай Бог, чтобы всякая пехота достойна была подобного упрека!

Атаки прусской пехоты везде удавались — лучшее доказательство, что она давала артиллерии подготовлять их настолько, сколько то было нужно для дела. Подготовка более продолжительная могла бы повести к тому только, что увеличила бы потери пехоты от неприятельской канонады.

Значение инженерных войск обнаружилось довольно рельефно, хотя и в не очень больших, по объему, фактах: батареи у Хлума и Липы принесли ощутительную пользу австрийцам, и если, несмотря на некоторую невыг. расположения, не принесли пользы батареи, расположенные восточнее Хлума, то причиной этому было то, что их совсем и не занимали, отступив с самого начала боя от диспозиции. Притом же инженерным войскам дано было применение самое ограниченное: австрийские начальники как будто забыли, что назначение этих войск не только возводить, но и разрушать. Уже известно, что в этом последнем смысле инженеры и тонеры вовсе не принесли пользы австрийцам. Саксонцы это помнили лучше, и такие меры, как разрушение моста у Неханица, были им весьма полезны.

Нынешняя война, по-видимому, обнаружила бесполезность не одних слабых, а даже и сильно укрепленных пунктов, но только по-видимому. Делая подобные выводы, опять забывают ту простую вещь, что значение всякого неодушевленного предмета определяется не столько его собственными свойствами, сколько свойствами человека, который этим предметом пользуется. Ни одна крепость, ни один театр войны сами себя защищать не могут: странно говорить, что они не годятся, когда человек не сумел ими воспользоваться. Но даже, несмотря на это последнее обстоятельство, должно признать, что если пруссаки рано остановили преследование 4 июля, то, вероятно, благодаря Кениггрецу; что если они так поздно восстановили сообщение по железной дороге с Берлином, то опять благодаря тому же Кениггрецу.

Обход крепости не доказывает ее полного ничтожества, ибо вполне обусловливается силами обходящей армии и числом удобных дорог, идущих мимо крепости. Понятно, что двухсоттысячная армия может не обратить внимания на крепость с десятитысячным гарнизоном; понятно также, что значение этой крепости умаляется с увеличением числа дорог, мимо нее ведущих к предмету действий, более важному, чем она сама; понятно наконец, что даже и укрепленный лагерь не может иметь особенного значения, если из него нельзя ожидать перехода в наступление. Все это показывает не ничтожество крепостей, а зависимость их, как и всего на войне, от единственной живой силы, т.е. от армии и от личностей. Армия не поколеблена, личности упорны и предприимчивы — всякая материальная преграда обращается в трудноодолимую; армия нравственно подорвана, личности под гнетом страха ответственности — и материальные преграды обращаются в ничто, даже хуже, ибо служат не нам, а неприятелю[140].

Но даже несмотря на то, что австрийская армия была подорвана, можно сказать, мгновенно, крепости не остались без влияния на военные операции. В особенности оно отразилось на путях, которые так же редки в наше время, как были редки, например, обыкновенные хорошие дороги в XVIII столетии[141]: разумею, железные дороги на театре войны.

Железные дороги. Железные дороги в эту кампанию вполне удержали на театре войны значение, которое им уже приписывали давно: они остались коммуникационными только, но не стали операционными линиями, т.е. такими, по которым подвозится к армии и увозится от нее все неспособное сражаться[142], но отнюдь не такими, по которым могла бы направляться к неприятелю вооруженная сила.

Делу сосредоточения войск они принесли значительные услуги до начала войны, т.е. пока противники были в собственных пределах; но затем пришлось во всю почти кампанию не только ходить войскам, но и получать все необходимое по обыкновенным дорогам. Только к концу кампании пруссакам удалось устроить кружное железнодорожное сообщение Рейхенберг — Турнау — Прага — Пардубиц — Брюнн. Но до какой степени и оно было ненадежно, доказательством может служить случай, происшедший с этим сообщением уже по заключении перемирия: комендант Терезиенштадта, соблюдавший спокойствие в продолжение кампании, сделал вылазку уже по заключении перемирия и уничтожил один из мостов между Кралюпом и Турнау, после чего о восстановлении сообщения раньше недели или двух нельзя было бы и думать, предполагая продолжение военных действий.

Этот случай вполне показал капитальную слабость железных дорог: именно ту, что они, обеспечивая до некоторой степени от случайностей правильность сообщений, сами подвержены случайностям.

Итак, в Европе по крайней мере, железные дороги могут быть коммуникационными, но не операционными линиями. Пример Америки в этом случае не идет к делу, как по множеству там железных дорог, так и потому в особенности, что они не преграждаются крепостями внутри территории Соединенных Штатов.