Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Все еще бормоча ругательства, тощий евнух откинул скрипучую крышку.

Внутри среди атласных подушек лежала спящая Кабиха – бледная и неподвижная, как ханьская фарфоровая кукла. В лунном свете она даже казалась красивой.

Фархад облегченно вздохнул и кивнул. И вытащил из-за пояса большую флягу:

– Это ширави, почтеннейшие! Пробовали когда-нибудь?

Масуд и Рейхан заулыбались, сверкая белыми зубами на черных лицах – кто же откажется от такого угощения, к тому же дармового?

Прихлебывая, Рейхан наморщился:

– А еще говорят – царица вин! Да даже в лавке старого пройдохи Хунь-линя не подают такого дерьма!

И тут же опрокинулся на спину и захрапел.

Масуд уже лежал на земле и спал, широко раскинув ноги.

– Айютайский бандж, почтеннейшие, может испортить любой, даже самый изысканный вкус, – усмехнулся Фархад, прикрывая крышку сундука.

– Тащите их в мазар, – прозвучал за спиной холодный голос господина Садуна.

Айяры, ежась и настороженно посматривая по сторонам, ухватили евнухов за ноги и поволокли внутрь. Кафтаны и рубашки задрались, непристойно обнажая спины и животы, но никому до этого не было дела.

Мраморные плиты рядом с надгробием шейха были разобраны. Глубокая, локтей десять в глубину, яма чернела неровным прямоугольником. По обе стороны высились отвалы перемешанной с камнем земли. Из ямы несло острым запахом свежеразрытой влажной почвы.

– Опускайте, – тихо приказал лекарь и кивнул на закрытый сундук.

Фархад дернулся, но возразить не решился.

Сопя и отдуваясь, айяры принялись опускать покачивающийся на кушаках деревянный ящик в яму. Вскоре оттуда донесся глухой удар о землю и скрежет – видимо, пара камней торчала. Бехзад и Джамшид покосились на господина Садуна и сбросили концы поясов в мрачно зияющее отверстие.

Похрапывающим зинджам замотали головы плащами и спустили в яму на их же поясах.

– Да примут Син и господин созвездия Овна эти души! – Господин Садун поднял ладони в благоговейном молитвенном жесте.

И коротко бросил:

– Закапывайте, во имя Сина и созвездий!

Айяры подхватили лопаты и принялись быстро спихивать в яму землю. Сначала слышалось мирное сопение вперемежку с ударами камня о дерево, а потом сопение стихло. Остался только скрежет деревянных лопат и шуршание осыпающейся почвы.

Господин Садун молился долго – и опустил ладони, лишь когда айяры принялись, кряхтя, стаскивать на место мраморные плиты.

Потом господин лекарь обернулся к ежащемуся от ночной прохлады Фархаду:

– Что ты хотел спросить?

– Ничего, – опустил голову юноша.

И в самом деле, ничего. Звездам приносили бескровные жертвы. В дни праздников звездопоклонники водили по улицам украшенных цветочными гирляндами быков – ашшариты любили веселиться и на своих, и на чужих праздниках и не видели повода не выпить, танцуя вместе с почитателями Сина.

Быка потом либо топили в Тиджре – подальше от посторонних глаз, либо сжигали – тоже подальше. Конечно, это было не по обычаю. Жертвы положено оставлять в прибое, чтобы их взял прилив, поднимаемый звездами и луной. Но ашшариты давно вытеснили племя Сина с приморских земель. Жертвы стали отводить в горы – в горах люди ближе к звездам и небу. В ледяном разреженном воздухе обреченные тихо засыпали на морозе. Особенно быстро отходили к богам дети. В родном городе Фархада, Артаде, община была бедной, но раз в пять лет скидывалась на жертву: в неурожайный год горцы охотно продавали малолеток, которых не могли прокормить. Продавали, естественно, незаконно – шарийа запрещал верующим торговать своими детьми. Продажными могли становиться лишь дети зиммиев-покровительствуемых и других неверных. Четыре года назад в доме Фархада месяц прожила маленькая безымянная девочка, которую вскладчину купили осенью. Отъедалась и радовалась жизни. Потом ее взяла к себе другая семья звездопоклонников – будущих жертв, радуя богов и звезды, откармливали и баловали все по очереди. В день зимнего солнцестояния девочку напоили маковым отваром и отвезли в горы. Она умерла тихо и безболезненно, глядя на огромные, как хрустальные светильники, звезды. С улыбкой на губах. Люди танцевали и праздновали, и отец тогда впервые дал Фархаду попробовать вино.

Однако теперь и в горах стало небезопасно: вероучительная полиция засылала патрули в самые дальние селения, и многих казнили за верность древнему благочестию. По варварским ашшаритским законам за принесение в жертву человека сжигали заживо.

Поэтому в последнее время приходилось поступать так, как сейчас.

– Она умрет, не проснувшись. И тихо отойдет в свой рай, где будет услаждать ашшаритских праведников, – тихо сказал сабеец, и Фархад вздрогнул.

– Тебе жаль ее, – положил ему на плечо руку господин Садун. – И это хорошо. Это значит, что ты живой человек, мой мальчик. Оставайся живым как можно дольше…

Скрежетнув, легла на место последняя мраморная плита.

– Невольнице Кут-аль-Кулуб из той сказки повезло больше, – усмехнулся старый лекарь и похлопал юношу по плечу. – Отличная мысль, отличное исполнение, дитя мое. Я горжусь тобой.

Фархад почувствовал, как кровь жарко приливает к щекам, и скромно опустил голову. Господин Садун рассеянно потрепал его по щеке и пошел из мазара прочь.

Замок Вечности, лето 487 года аята

Зубейда явственно слышала, как за низеньким занавесом урчит животом ее астролог: бедняга явно переел. Переел, причем миндаля в уксусе – запах этого кушанья она не переносила с детства. Да еще и рук не помыл небось, старый ишак. Впрочем, она посылала за ним таким свирепым письмом, что к небрежению омовением после полуденной трапезы можно было отнестись с пониманием. Но сегодняшнее настроение не располагало Зубейду к пониманию.

– Ну? Какие новости, о Абу-ль-Фазл? – поинтересовалась она нарочито ядовитым голосом.

– О могущественнейшая!.. ииип!.. – икнул Зухайд Абу-ль-Фазл Аллами, придворный астролог матери халифа, кладезь мудрости и стена благоденствия и прочая, прочая.

Так он еще и обпился. Финикового, судя по запаху, вина.

– Ииип!.. о могуществе-ииип!.. да благослови-иииип!..

Аллами трагически, неостановимо икал – возможно, от страха. Невероятный орехово-уксусно-перегарный смрад накатывал из-за занавеса.

– О яснейша-ииип!..

Брюхо исходящего потом и ужасом прорицателя издало длинную модулированную руладу, и на Зубейду вместе с гулким звуком испускаемых ветров хлынула волна новосмешанной вони.