Простыми словами. Интервью - Ирина Коростышевская

Вы почему такая загорелая? — спросила я, впервые увидев Наталью Евгеньевну. — Ведь на дворе ноябрь.

Похоже, даже слишком загорелая. (Смеется.) Мы только вчера вернулись с моря, сын подарил мне поездку на день рождения. Ну а поскольку у меня там было четверо детей — муж, сын, внук и внучка, то следить за собой я не успевала.

Михаил Валериевич часто дарит вам подарки?

Да он сам для меня подарок. (Улыбается.)

Чего сейчас больше в вашем сердце — гордости или волнения за сына?

Волнения. А что гордиться-то? Он молодец, честно выполняет свою работу, так и должно быть. У него хорошая команда, он много полезного делает для города. А вот переживаю я за него очень — все-таки публичный человек, его слова и поступки всегда на виду. Если что-то не так сделает или вдруг допустит ошибку, это будет видно всем сразу. Иногда слышу, как он разговаривает со своими работниками — жестко, требовательно: почему не сделано, почему не в срок, и понимаю, какая огромная ответственность лежит на его плечах. Михаил — лидер, личность, ему постоянно нужна цель.

Он такой в кого?

В меня, наверно. Папа у нас более мягкий, дипломатичный, спокойный, а у меня всегда было энергии через край. Когда я вышла на пенсию и перестала преподавать, директор техникума заметила, что стало тихо. (Смеется.)

Мне рассказывали, что в 1999 году, во время первой предвыборной кампании Михаила Юревича, когда по городу распространялось неимоверное количество черного пиара с придуманными историями из его жизни, вы сама встали у проходной ЧТЗ и лично раздавали рабочим листовки в поддержку сына. Этот случай меня поразил.

Да. Так и было. Я говорила: это мой сын. И все, что здесь написано, — правда.

Почему вы не пытались остановить его, а наоборот, помогали и поддерживали?

А его невозможно остановить. Он же взрослый мужчина. Если он что-то придумал, он идет вперед, к победе и никогда не дает задний ход. Может, я и могу еще что-то сказать на этапе принятия решения, когда он со мной советуется, а когда решение им принято, то я должна только поддерживать. Или уж вносить какие-то незначительные корректировки. (Улыбается.) Например: не морщи лоб, когда тебя показывают по телевизору, ты сразу становишься похожим на старикашку из сериалов.

Как давно вы поняли, что ваш сын — одаренный человек?

Давно. Помню, когда он в десятом классе прочитал «Тихий Дон» Шолохова и разложил его мне по полочкам так, как я даже в сорок лет не умела, я поняла, что Миша очень неординарный человек. «Ты посмотри, мама, это же ужасно», говорил он мне, — когда русские воюют против русских и убивают друг друга, это ужасно, что они друг друга не понимают — ведь и белые, и красные говорят верные слова, одни за царя и за Россию, другие за идею и за Россию. Но ведь и те, и другие хотят добра России».

Вы помните, как вас выписывали из роддома?

(Улыбается.) Я помню абсолютно все с момента Мишиного рождения. Помню момент ошеломительного счастья от того, что у меня родился мальчик. Почему-то я всегда мечтала, чтобы у меня был сын. Он родился в роддоме на Тимирязева, в четыре часа утра, с длинными темными волосиками. Когда приносили кормить, я гладила его по голове и укладывала волосики на прямой пробор. Медсестры спрашивали: «А чей этот, с прической?» В день выписки шел снег, приехал муж, ему вручили «сверток», мы спускаемся по ступенькам роддома, и Валера меня спрашивает: «А в этом одеяльце вообще кто-то есть? Почему он такой легкий?» Я говорю: «Так он же маленький». (Смеется.) Кстати, когда Мише было десять месяцев, одиннадцать, годик, муж уже начал говорить, что он тяжелый. А для меня он всегда был легкий, даже в пуховом одеяле. Помню, идем в гости к бабушке, она в двух кварталах от нас жила, а я несу его сама, даже мужу не отдаю. Уже взмокну вся, а все равно несу на руках.

Скажите честно, Наталья Евгеньевна, сейчас вы гладите сына по голове?

(Улыбается.) Нет, но я могу погладить его по руке, поцеловать в плечико, потому что достаю ему только до плеча.

Я недавно спросила у Михаила Валериевича, почему в сорок лет у него нет ни одного седого волоса? Он растерялся и не нашел, что мне ответить…

Это у него мои гены. Папа у нас северный, а я южная, из Пятигорска. Все южане начинают седеть гораздо позже северных народов. У меня тоже долгое время не было ни одного седого волоса, а потом я как-то вмиг поседела, после страшной ситуации в девяносто шестом году, когда узнала, что на Михаила готовилось покушение. Я плакала и плакала, не могла остановиться, говорила: «Миша, отдай, что они хотят, отдай им ради бога, чтобы они тебя не трогали».

Как вы об этом узнали?

Муж рассказал, когда уже вся ситуация благополучно разрешилась. Знакомый сына, который с ним работал, решил организовать убийство и забрать его бизнес. Запланировал покушение, нашел исполнителя, заплатил деньги. Но тут, наверно, вмешались какие-то высшие силы, и этот исполнитель пришел к моему сыну и все ему рассказал, предложив заплатить большую сумму. На следующий день вмешались правоохранительные органы. Вот так. Мне страшно представить, что в тот миг творилось в Мишиной душе. Но у него все-таки бойцовский характер, он и это испытание выдержал с честью. Муж сказал, что Миша очень не хотел, чтобы я об этом узнала. Но как может сын что-то скрыть от матери? Я же чувствую, что что-то не так, что он тревожится, и, конечно, не успокоюсь, пока не узнаю правду.

Так было всегда?

Конечно. Мише было восемь лет, когда он залез с ребятами на чердак пятиэтажного дома — поднялся в первом подъезде, прошел по крыше и спустился в четвертом. Мне позвонила соседка, которая это видела. У меня от ужаса сердце заколотилось так, что чуть не выпрыгнуло. Я побежала во двор, нашла этого обормота, схватила его за плечи, трясу, а он: «Мама, ну что могло случиться? Там же плоская крыша!»

Как вы называете сына?

(Удивленно.) Миша.

Мне почему-то кажется, что у него есть домашнее прозвище…

Так он же уже взрослый, какое может быть прозвище? Когда был маленьким, называла его зайчиком, солнышком, котенком, а теперь его так не назовешь. Теперь он уже волк. (Смеется.) Иногда, правда, слышу, как поздно вечером открывается входная дверь, спрашиваю: «Котюня, ты пришел?» И мне становится спокойно, что он дома.

Вы помните его первую любовь?

Тоненькая такая, беленькая девочка по фамилии Беликова. Это было в детском саду. Я называла ее одуванчиком. А постарше, в школе, он даже дрался из-за девочки, причем достаточно серьезно, до сломанного зуба. Так что я все его влюбленности помню. Он нам с папой много рассказывал, поэтому мы знали про сына все. Про школу, про друзей, про девочек. Где были, куда ходили. Если мне что-то не нравилось, я сразу: «Какой ужас!», а муж меня успокаивал: «Наташа, не драматизируй ситуацию». Мне, кстати, очень жаль, что сейчас достойных и хороших девушек становится все меньше и меньше, но очень много таких, кому важен социальный статус и материальное благополучие.