Год Людоеда. Игры олигархов - Петр Кожевников

Здание было построено ступенями, и сейчас ребята подходили к той части, которая метров на десять выступала вперед, оказываясь на самой границе пешеходного тротуара.

— Как?! Спят в очередь или по двое на койке. А койки по обеим сторонам и в три яруса! Да что я тебе все рассказываю! Сейчас пойдем, нам экскурсовод все расскажет. А если я тебе сейчас все распишу, так тебе потом и слушать его будет неинтересно. Сейчас уже придем. Кто-то и умирает, конечно, тот, кто послабее, у кого нервы сдают. Здесь и самоубийства бывают. Конечно, охрана делает все, чтобы этого не случалось, но человеку разве запретишь? Такое придумывают, что ни у одного фантаста еще не описано! — Борис снова сократил темп ходьбы и показал спутнику на массивные двустворчатые двери с глазком: — Слева — это вход в тюрьму, мы через него на экскурсию пойдем. Видишь вывеску? Это главный вход. Там такой накопитель специальный. Помногу в него не пускают. Вначале нас с двух сторон закроют, а потом уже будут документы проверять и пропуска выдавать, а то, знаешь, мало ли кто сюда просочится — могут таких дел натворить, что вся тюрьма загудит!

— А ты что, уже был здесь? — Мальчик на ходу пытался прочесть запорошенную снегом вывеску, которую они уже миновали, и для этого выворачивал назад шею. — Все так хорошо знаешь, словно в школе про эту тюрьму все выучил.

— Конечно, и не один раз. Мы сюда и наркоманов, и проституток водим. А уж безнадзор — это чаще всего. — Следов машинально смахнул обледеневшую под его носом каплю. — Пусть ребята знают, чего им в жизни надо бояться! Чтобы стать человеком, совершенно не обязательно лучшие годы в тюрьме провести! Это тебе и не я один скажу, а любой нормальный человек.

Они сделали еще несколько шагов вперед. Здесь строение вновь имело глубокий вырез, образовывавший ограниченный тремя стенами двор. Олег увидел слева от себя ограду, за которой светилась вывеска кафе и различались люди, они пили, курили и улыбались. Звучала негромкая музыка, на асфальте стояли пустые бутылки и жестяные банки.

«Ничего себе! — подумал мальчик. — У них тут за стенкой родичи или друзья в таких тяжелых условиях живут, а они себе от души балдеют! Вот жизнь-то какая: каждый хочет радоваться, пока ему такой фант выпадет!»

Ребята дошли до следующего выступа. Здесь было много людей. Они входили и выходили в двери, которые не успевали закрываться из-за непрерывного потока. Братья тоже зашли внутрь, там сразу повернули направо, поднялись по ступенькам, прошли вперед, подталкиваемые посетителями и их увесистой поклажей, одолели двойные двери и оказались в большой комнате, густо заполненной народом. Здесь были мужчины и женщины, инвалиды и беременные, дети и старики, богато и бедно одетые, с улыбками и печалью на лицах, с огромными торбами и скромными сверточками. Несмотря на многолюдье, оказалось довольно тихо. Вначале Олег даже посчитал это несколько странным, но позже сообразил, что, наверное, люди сдерживают себя, чтобы не навредить тем, кому они предназначили свои дары.

С правой стороны помещения темнело несколько окон, выходящих на улицу, а с левой — светились окошечки, каждое из которых обросло темной, словно траурной, гирляндой посетителей. Каждый ожидал своей очереди предъявить в окошко привезенные еду и вещи. Одно окно не работало, и в нем виднелась откормленная кошка.

«Ее, наверное, никто не обидит, — подумал Ревень. — Как же! Если кто заметит мучителя, потом тем, что внутри, еще хуже будет!»

Вдоль всех стен и посредине зала стояли столы и лавки. На них пришедшие распаковывали свои вещи. На стенах висело множество всяких бумаг с густыми заголовками «Правила», «Инструкции», «Порядок», «Запрещается» и другими такого же рода.

Борис поманил брата за собой, и они осторожно пошли между людьми, стараясь никого не толкнуть и ни на ком не задерживать свой взгляд. Некоторые из стоящих узнавали Следова и тихо с ним здоровались. Он спрашивал, как у них дела, и ребята шли дальше. Когда они проходили мимо окна, в котором дремала кошка, Олег подошел к ней и стал аккуратно гладить ее по голове и чесать за ушами. Она замурлыкала и стала лениво выпячивать спину.

«Брат говорил, здесь отовсюду следят и даже на видик записывают, — вспомнил Ревень. — Наверное, они подумают, что я специально ее ласкаю, чтобы на всякий случай себя добрым пацаном представить. Ну и пусть так, это их дело, а я взаправду люблю всяких животных. У нас даже в подвале Мурка жила, да она потом, правда, куда-то исчезла. Может, ее гопники забили, а может, и крысы зажрали, — они там такого размера выскакивали, будто поросята».

— Ладно, пойдем, нам уже, в принципе, пора, — позвал мальчика Борис. Они направились к выходу, бросая на посетителей последние взгляды. — Главное здесь я тебе показал: видишь, сколько людей, они приезжают со всех концов СНГ и даже из других стран. Многие привозят своим близким последнее, что у них осталось, многие уже и живут в долг, так их эта тюрьма разорила. Представляешь, кто-то хотел свою жизнь резко улучшить, а оказался здесь и стал еще большей обузой для тех, кому он еще небезразличен. Это еще ничего, пока они в Питере сидят, суда ждут, а потом их куда-нибудь отправят в тайгу непролазную, — каково родным будет туда добираться!

— Ой, что это? — Мальчик с удивлением проследил за стремительным полетом свернутой кульком бумажки, которая упала перед их ногами. Он внимательно посмотрел на асфальт и различил среди уличной грязи еще несколько таких же кульков. Все они на своем острие были чем-то обременены, наверное грузиком, для лучшего полета.

— Это называется малява! — с готовностью ответил Борис и нагнулся. Он взял один из кульков и выпрямился. — Если ты его развернешь, то внутри найдешь обращение к тем, кто на воле, может быть, к родственникам, может быть к сообщникам. Те, кто сидят, сворачивают из газет огромные трубы, каждая метров по пять, и из них пускают свои малявы. Да это в музее тоже покажут. В такую штуку как дунешь, письмо на середину Невы может улететь. Представляешь, какая сила! Вот здесь чего придумали!

— Да, мне бы никогда такое в голову не пришло! — с восторгом сказал Ревень. — Это они как первобытные люди все изобретают.

— Ну! — воскликнул старший брат. — У них ведь каждый день обыск делают, все, что запрещенное находят, отбирают, а они снова делают, — газеты-то каждый день положено приносить! Вот штука какая!

Ребята вышли во двор. Сквозь снежный тюль они различили автобус Бороны, стоявший напротив главного входа. На тротуаре виднелись фигуры подростков.

— Вон, смотри, наши уже все, кажется, собрались. — Следов резко рванул вперед. — Давай подойдем скорее.

Олег хорошо запомнил Плещеева, когда тот со своей командой захватил его на хате Носорога. Сейчас, правда, Петрович был одет несколько иначе и выглядел очень солидно: на нем была роскошная светло-коричневая дубленка, а на голове какая-то нерусская шапка из пушистого меха. Он был в очках и напоминал одного мужика из больших городских начальников, которого Ревень иногда видел по «ящику».

Ребят здесь собралось человек десять, часть из них Олег уже раньше видел: кого-то на Козьем рынке, кого-то во время ночной кормежки, кого-то в говнюшнике на «Пионерке». Пацаны кучковались по два-три человека, ходили взад-вперед вдоль здания, будто у них тут ожидаются какие-то действительно важные дела.