Они были мелкие и золотокрылые - Юлиана Лебединская

сейчас. Не надо!»

Сквозь туман, оставаясь на пустыре, Эдуард нащупал в вольере шершавые крылья златокрылов и вцепился в них, моля о помощи.

«Слимфон. У тебя есть слимфон. Давай, давай, открывай глаза. Дыши. Я дышу вместе с тобой, слышишь? Чувствуешь? Вдох-выдох! Пульса нет? Враньё! Вдох-выдох! Давай, дыши. Вот так. Давай. Слим… В кармане… Экстренный вызов…»

Артемий с трудом разлепил глаза. Приподнял голову.

– Папа?

«Слимфон! Экстренный вызов! Дыши! Давай же!»

Артемий нащупал слимфон, ткнул пальцем в кнопки.

– Полиция? Я звонил. Похищение. Феодора Славская. Я на пустыре, нулёвка. Направление северное… Пытался задержать… Меня ножом. И уехали. Феодора с ними. Я уверен. На обочине. Салон Огарова. Проверьте.

Силы закончились. Артемий выронил слимфон. Опустился на землю. Закрыл глаза.

«Сын! Не смей! Слушай меня! Они уже едут. «Скорая» едет! Держись. Открой глаза. Дыши. Вдох-выдох! Слышишь меня?! Дыши. Не смей не дышать! Открой глаза! Артемий. Сын мой! Сынок…»

Эдуард вывалился в вольер.

Бросился к своему мобилю, уже зная, что спешит зря. Он не чувствовал сына. Не мог достучаться до него. И златокрылы на все просьбы вернуть его на пустырь к Артемию только отводили глаза.

Но он мчался вперёд, надеясь на чудо…

Март, 42 год н.к.э. 1.0, Филип и Дора

И как она могла оказаться такой беспечной?

Ведь целое утро ходил за ней Пряник, заглядывал в глаза. Что-то показать хотел. А она… Торопилась, на работу опаздывала…

И когда ухмыляющийся юнец подкатил за автографом, она рот раззявила, вместо того, чтобы по сторонам смотреть. Понятно же, что после выступления на ТиВи, у неё не одних только поклонников прибавилось.

Жгучая боль под лопаткой. Её швыряют в чужой флаймобиль.

Темнота.

Проблеск света.

Её перетащили в фургон без окон. Швырнули на деревянную скамейку. Рядом кто-то захихикал. Дора осмотрелась мутным взглядом. Девицы. Штук шесть или семь. Облезлые, грязные. Кто-то ржёт и неприкрыто её разглядывает. Кто-то сидит, вжавшись в стенку или в угол, смотрит вникуда затравленным взглядом.

Фургон взрыкнул и сорвался с места.

Куда же её тащат?

Во время дороги Дора несколько раз проваливалась в забытьё – видимо, сказывалась гадость, которую ей вкололи.

А потом её выволокли на грязную улицу с разбитым асфальтом и потащили к облупившемуся двухэтажному дому. В некоторых окнах не хватало стёкол, зато везде стояли решётки.

Она пыталась вырываться, упираться, но крепкие мужские руки держали мёртвой хваткой.

Её впихнули внутрь. Как и попутчиц.

Вскоре она оказалась в комнате, удивительно отличавшейся от всей остальной обстановки. Это был длинный белоснежный кабинет с рядом чистых, хоть и немного потёртых кушеток и неизвестной Доре медицинской установкой в конце. К установке прилагался древний монитор, какие были ещё до эйртопов, и шлем с проводами.

– Добро пожаловать в самое чистое место на обочине! – раздался насмешливый голос.

Из-за установки вышел Филип Огаров.

Он смотрел на стайку общипанных куриц и – на неё.

На ту, ради которой сам лично пожаловал на обочину, проконтролировать процесс стирания.

Её он не сотрёт полностью, о нет!

Пусть сгорает от стыда, пусть мучается от унижения! Пусть помнит его, Филипа! Хотя с этим проблемка… Можно оставлять некоторые чувства девицам – для обострения чувств клиентов. Но – никаких конкретных воспоминаний о прошлой жизни.

Увезти бы её просто на четвёртый участок – уж тогда бы он отыгрался, но… Это может обернуться против Филипа. По-хорошему, там нельзя никого удерживать насильно. На обочине, конечно, тоже нельзя, но – после стирания поди докажи, что она не сама по собственной воле сюда приехала. Устала от бренной жизни, погрязла в грехах, свихнулась от общения со златокрылом и всё-такое…

– Начинайте стирание, – бросил он работникам лаборатории, бесшумно возникших из боковой двери. – Вон ту блондинку оставьте напоследок.

Пусть смотрит.

Пусть наблюдает как, эти общипанные курицы, одна за другой, превратятся в овощи. Троих он сотрёт полностью – как раз несколько «кукол» на днях себя исчерпали. Четверым оставит пару-тройку чувств. Каких именно – ментосканер покажет. Но – хотелось бы разных. Клиенты попадаются с очень извращёнными вкусами.

А эта дрянь белокурая пусть смотрит и ждёт своей участи.

Курицы между тем расселись по койкам. Дора – отдельно ото всех. Она не кричала, не умоляла о пощаде, не просила выкупить чем-нибудь свою жалкую жизнь.

Жаль. Но да ладно. Главное – её жалкая жизнь в его, Филипа, руках.

Дора же между тем лишь пялилась на него, прожигая взглядом.

Что ж, пусть смотрит.

На ложе стирателя уложили первое тело. Закрепили ремнями руки и ноги, надели шлем.

Уже изрядно потрёпанное, хотя ещё и вполне приемлемое. У тела был насмешливый взгляд и длинные спутанные волосы чёрного цвета. И, кажется, недоставало зубов.

Филип брезгливо поморщился. Надеюсь, у неё найдётся, что оставить? Беззубая потрёпанная пустышка мало кому будет интересна. Ага! Ментосканер показал высокую склонность к насмешкам над окружающими.

Что ж. Будет ржать над клиентами. Они будут её за это лупить, а она снова будет над ними ржать. А кто-то, может, и лупить не станет.

– Это оставляем, – он ткнул пальцем в ментосканер. – И – немножко усиливаем. Процентов на двадцать. Остальное – к чертям собачьим!

Ментосканер загудел. Пошёл обратный отчёт. На чистое стирание – полчаса. С корректировками – от сорока минут до часа.

Ничего. Время у него есть. Времени предостаточно. Пока до белокурой дряни дойдёт очередь, уже что-нибудь осознает и начнёт в ногах валяться.

На койках кто-то заскулил. А, вон та малолетка с каштановыми волосами и пухлыми губками.

Эту – в «куклы» однозначно! Такие симпатичные более популярны, когда совсем безмозглы.

– Тащите её следующей, – махнул он лаборантам.

Насмешницу вывели в боковую дверь. Она смотрела пустым взглядом и глупо хихикала.

Каштановолосая курица скулила и рыдала, пока её пристёгивали к ложу. И – наконец завыла в голос.

– Я здесь не по своей воле! Я не хочу! Отпустите!

– Ты здесь, потому что твоему папаше не хватало на выпивку, – наклонился над ней Филип и ухмыльнулся.

– Я отработаю иначе. Я не хочу туда. Пожалуйста! Я многое умею. Пожалейте меня, я…

Ей на голову нахлобучили шлем.

– Полное стирание, – бросил Филип лаборантам.

И посмотрел на Дору.

Очень скоро она заскулит не хуже этой малолетки.

Но – как бы всё-таки извернуться и оставить у неё память о нём, Филипе? Ухватиться за ненависть? Она ведь должна его ненавидеть, непременно должна…

Каштановолосая перестала дёргаться на ложе.

Вскоре её сменила другая, какая-то вся бесцветная и невнятная. И ментосканер не показал ничего интересного.

– Что ж, будет «кукла»-со-скидкой, – вздохнул Филип. – В конце