Царь Борис, прозваньем Годунов - Генрих Эрлих

Все это прошло мимо народа простого и мимо меня, мы видели лишь праздник величественный по случаю учреждения патриаршества и избрания первого патриарха всея Руси. Началось все с торжественного обряда посвящения Иова в патриархи, совершившегося на литургии в кремлевском храме Успения, там патриарх вселенский благословил Иова как сопрестольника великих отцов христианства и, возложив на него руку дрожащую, молился, да будет сей архиерей Иисусов неугасаемым светильником веры. Затем расчувствовавшийся царь Федор собственною рукою возложил на Иова драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зеленую мантию с полосами, низанными жемчугом, и белый клобук со знамением креста; подал ему жезл Святого Петра митрополита и в приветственной речи велел именоваться главою епископов, отцом отцов, патриархом всех земель Северных, по милости Божией и воле царской. Потом был крестный ход, Иов ехал верхом на осляти вокруг стен кремлевских, кропя их святою водою, осеняя крестом, читая молитвы о целости града, вел ослятю наследник престола Борис, Годунов же шел смиренно в толпе многочисленной, по достоинству своему позади меня.

* * *

Я шел в процессии торжественной, и слезы текли по щекам моим. Не только от умиления, но и от счастья, что исполнилась давнишняя моя мечта. Почти век минул с тех пор, как впервые произнесены были слова чеканные: «Москва — третий Рим». Помню, как мы с братом моим преисполнялись гордостью от мысли сей, но не дерзали объявить ее во всеуслышание всему миру. И вот в утвержденной грамоте об избрании Иова на русский патриарший престол прозвучало наконец громко: «Ветхий Рим, Миц-Рим, пал от непомерной гордости своей, второй Рим, иже есть Царьград, от безбожных турок обладаем, твое же, о благочестивый царь, великое Русское царствие — третий Рим — благочестием всех превзыде, и вся благочестивая царствие в твое едино собрана, и ты един под небесем, христианский царь, именуешись во всей Вселенной, во всех христианех».

Но на этом не остановилось возвеличивание державы Русской и царя православного. Именно тогда Федор стал величаться не просто царем, а самодержцем русским, сама же империя сменила название, вместо короткого и резкого, как свист бича, имени Русь стала именоваться она Россией, в звуках слова этого чуткое ухо человека русского улавливало шум наших бескрайних лесов и полей, для врагов же наших звучало оно грозовыми раскатами.

И уж совсем невиданным было возвышение царицы Арины. Федор повелел, чтобы Арине возвещалось многолетие в церкви, а потом имя ее стали включать в грамоты царские: «Я, царь и великий князь Федор Иоаннович всея Руси, со своей царицею и великой княгиней Ариной». Борис Годунов тоже был неистощим в изобретении пышностей новых для возвеличивания любимой супруги царской. Именно он воскресил древний, еще ханских времен обычай и создал для царицы особую женскую свиту. Конечно, и раньше жены боярские сопровождали царицу в ее поездках, например на богомолье. Ныне же они следовали за ней при любом выезде, и не развалившись в возке, а сидя верхом по-мужски на лошадях. Для выездов сих женам боярским были пошиты особые длинные и широкие платья из тонкого красного сукна, из боковых прорезей которых были видны широкие полусаженные рукава шелковых платьев, обильно отделанные жемчугом. На головах же у них красовались одинаковые широкополые шляпы из белого войлока, с красными лентами вокруг шляпы и с белой фатою, прикрывающей низ лица. За этой свитой почетной из тридцати шести боярынь скакала стража оружная, тоже женская, обряженная в одежу одинаковую, шитую из красного и зеленого бархата. Отряд сей, численностью до нескольких сотен, был набран из молодых и крепких дочерей боярских, обученных ухваткам боя сабельного и стрельбе из луков. Фурии эти являли необычайную преданность царице Арине и непонятное пристрастие к играм молодецким, они даже хотели, следуя обычаям древним, выжечь себе правую грудь, чтобы сподручнее было стрелять из луков, но этого им не дозволили. Не могу сказать, чтобы все приветствовали это годуновское нововведение. Первыми возмущались бояре, чьи жены покинули свои терема и, вкусив свободы, стали являть своеволие, глядя же на чету царскую, заговорили о каких-то своих правах. Еще большие нарекания вызывали царицынские телохранительницы. Одежа их, приспособленная для боя и езды верховой, сильно отличалась от обычной женской и вводила простой народ в соблазн. Разное говорили и о нравах, царящих в кругу этих девиц, обрекших себя на безмужие. Пересказывать не буду, от греха подалее!

Я вам лучше расскажу о другом деле Годунова, для других прошедшем почти незамеченным, для меня же имевшем значение первостепенное. Тут тоже не обошлось без приказа царя Федора. Речь идет о возвращении в Москву вдовы беспутного короля ливонского Магнуса, последней из племянниц моих, дочери князя Владимира Андреевича Старицкого, несчастной Марии. После смерти мужа своего обреталась она вместе с малолетней дочерью Евдокией в городе Риге, мечтая о возвращении на родину и в то же время страшась этого, питая свой страх воспоминаниями детскими и разными сказками, что рассказывали в Польше о событиях русских. Сладить дело помог вездесущий Джером Горсей, он проник к Марии, вошел к ней в доверие и смог развеять ее страхи. Хвастал он потом, что чуть ли не похитил Марию и увез ее в пределы русские, отстреливаясь от погони наседающей. Врет по обыкновению! Конечно, поляки, удерживавшие Марию скорее как пленницу и заложницу, не хотели отпускать ее, но Годунову удалось преодолеть это сопротивление обычными для него методами. В рассказе же Горсея есть один момент истинный, я о нем потом от самой Марии слышал. Когда посланник годуновский явился к ней в Риге, то застал он бывшую царицу ливонскую в большом небрежении, нищете и чуть ли не в голоде. И тогда, не имея ничего другого, протянул он матери с дочерью яблоко, обыкновенное яблоко, но как же обрадовались несчастные сему простому подарку. За яблоко это я простил Горсею всю его ложь и лукавство многолетнее!

Царь Федор принял свою родственницу дальнюю с почетом и лаской, пожаловал ей некоторые поместья, принадлежавшие раньше отцу ее и безвременно почившему брату Василию, мы все вместе принялись подыскивать ей жениха подобающего, но скоропостижная смерть дочери сокрушила Марию, и она, отметая мольбы наши, приняла решение удалиться в монастырь. Мне еще предстояло встретиться с ней в обстоятельствах, не менее бедственных.

Неужели Борису Годунову все удавалось, спросите вы со смесью удивления и восхищения. К сожалению, не все. Возьмем для примера хоть дела польские. Когда в Кремль пришли первые известия о смерти короля Батория, царь Федор приказал первым делом отслужить панихиду по брату своему венценосному, затем без перерыва большого молебен благодарственный во избавление державы от врага грозного, потом же молился долго один, прося Господа вразумить его, как поступить в сей ситуации. Через несколько часов Федор вышел просветленный и возвестил, что для блага христианства и во имя мира всеобщего готов он взвалить на себя новое бремя и возложить на себя корону польскую, если будет на то воля народов Польши и Литвы. Годунов, правильно рассудив, что с Господом Федор уже договорился, ретиво принялся за дело.

В Варшаву, на сейм, было снаряжено посольство во главе с боярином Степаном Годуновым и дьяком Василием Щелкаловым, везли они с собой послания царя Федора знатнейшим вельможам и отцам духовным, дары богатые и короб еще более щедрых посулов. Федор говорил просто: «Обещаю вам безопасность и величие, от вас же не требую ничего, кроме ласки». Годунов разворачивал многоречиво: «Мы ваших панских и всего рыцарства и всей земли короны Польской и Великого княжества Литовского справ и вольностей нарушать ни в чем не хотим, еще и сверх вашего прежнего, что за вами ныне есть, во всяких чинах и отчинах прибавим и своим жалованьем наддавать будем. Людям вольно будет держать по своей вере, кто в которой вере живет. Кому король Стефан чего должен остался, тем государь платит из своей казны, до ста тысяч золотых монет венгерских. Шведских и датских из Ливонии и Лифляндии изгоним, а города и земли уступим безвозмездно Польше с Литвой. Послов иностранных, если те явятся с делами невеликими, принимайте сами, мы в то вмешиваться не хотим. Обременять вас присутствием своим мы не будем, деньги же, что шли на содержание двора королевского, да останутся в казне польской». Неудивительно, что большинство шляхтичей на сейме проголосовало за Федора. Будь это на Руси, на этом бы все и закончилось, Годунов приказал бы что-нибудь эдакое, ну не знаю, ввел бы стрельцов и в их молчаливом присутствии привел бы все собрание к присяге вновь избранному государю или что другое придумал. Но дело было в Польше, и Годунова, равно как и стрельцов верных, там не было.