Морской ангел - Валерий Ковалев

– Свидание закончено, – бесцветным голосом сказал охранник.

После чего они расстались навсегда. Так случалось со многими.

Судили «контрреволюционера» в областном центре, в закрытом заседании суда и при усиленной охране. А чтобы создать видимость законности, дали бесплатного адвоката.

– Он мне не нужен, – отказался Дим. – Защищал Родину, а теперь буду себя. Сдаваться не собираюсь.

На процессе бил в одну точку. Не контрреволюционер. Не могу быть «контрой». Два десятка разведпоисков и шесть орденов. Первый – лично от Ворошилова!

Отзывчивая, как мороженая репа, «рабоче-крестьянская юстиция» дело вела обстоятельно и внимала подсудимому терпеливо. Но срок впаяла со всей революционной строгостью, – то есть на полную катушку.

И тут взъяренный Дим себя не удержал: ушел с пересыльной тюрьмы в побег. Да так лихо, что аж две запретные зоны промахнул. Глядишь, так и растворился бы на бескрайних родных просторах, если бы не натасканные собаки-ищейки.

С их помощью погоня взяла след, настигла, затравила злобными псами. Потом, избив до полусмерти, чекистские костоломы долго допытывались, как это он смог так ловко «запретку вскрыть»? Первым, между прочим. До него такое никому не удавалось.

Как удалось, Вонлярский под подписку о неразглашении все же рассказал. Но назвать, кто ему помог, наотрез отказался.

В «благодарность» за ценную для охранников информацию прибавили к уже отпущенной беглецу десятке еще и «по рогам», – то есть с последующим поражением в правах на пять лет. Добрыми оказались. А ведь вполне могли и расстрелять. Вот что значит, пролетарская справедливость!

От всей этой эпопеи с арестом, судом и неудачным побегом, Диму одно только облегчение вышло. Ведь все прошедшие годы, начиная с харьковского побега, он не только близко не подошел к родному дому, но даже строчки не написал. Потому как не сомневался: «родовое гнездо» под особым приглядом у чекистов и любая связь с ним больно ударит по дорогим людям.

А мать с той поры тайком в церковь наладилась ходить: все молила Бога вернуть ей сына, которого с войны ждала – дождаться не могла, а дождавшись – бесследно потеряла. Теперь «без вести пропавший» в мирное время сын мог подать голос. И снова вроде бы обретал право на свое подлинное прошлое, на свою настоящую фамилию.

Однако вот какая странность. Во время следствия, по приговору суда, а потом и в зоне проходил Дим по-прежнему только как «Вавилов». Почему так случилось, он понял несколько позже, во время мучительных раздумий, когда повезли его через полстраны в столыпинском вагоне (такой чести удостаивались только особо опасные для державы преступники) на самый краешек земли, именуемый Дальним Востоком.

А дошло до осужденного вот что: не сильно-то был страшен властям «Вавилов». Ни вынужденно скромный на воле. Ни крепко укороченный в тюрьме. Гораздо опасней был ей бывший гвардии старшина первой статьи Дмитрий Вонлярский. Уж больно он боевой, гордый и непокладистый. Таким Родина место на войне, на передовой держала. А теперь требовались только работящие да безропотные. Для трудовых будней и свершений.

В порту Ванино, куда прибыл состав, партию заключенных уже поджидал стоявший у причала пароход с весьма подходящим к случаю названием – «Феликс Дзержинский».

Со второй половины тридцатых годов этот арестантский «спецлайнер» последовательно носил на своих бортах звонкие фамилии других Первых чекистов: сначала Ягоды, а потом Ежова. Через пролив Лаперуза плавучая тюрьма, дымя трубами и оглашая туманные дали редкими гудками, повлекла арестантов в «солнечный Магадан». Жемчужину Колымского края. Путешествие в «санаторий» имени достойного последователя Железного Феликса – товарища Лаврентия Берии проходило так, как он и указывал. То есть в холоде, голоде, удушающей тесноте и выматывающей душу морской болтанке. Впрочем, повидавший разные виды Дим, эти неудобства воспринял философски. Ударно разобрался он и с блатными «шестерками», которых по обычаю подсылали к новичкам бывалые урки, дабы сразу же установить над «контингентом» свою воровскую гегемонию. Без всяких разговоров и лишних движений «Вавилов» быстренько уравнял количество наиболее активных с числом сильно изуродованных. «Авторитетов» такая работа впечатлила. И они сказали своим клевретам «засунуть до поры хайло за пазуху».

Правда, все это – и скотские условия транспортировки, и гнусные наскоки тюремной шпаны – были для тертого Дима отнюдь не потрясением. Он и не такие виды видывал. Гораздо тяжелее оказался сам факт нахождения в неволе, ощущение того, что вырваться отсюда в нормальную жизнь – большой вопрос. Опыт предшественников в этом плане оптимизма не внушал.

По свидетельствам бывалых, еще в конце сороковых годов арестанты с парохода «Джурма» – самого крупного из флотилии судов, специально выделенных для этапирования в Магадан – перебили в открытом море конвой, захватили корабль и направили его курсом на Хоккайдо. Попытка достичь этот принадлежащий Японии «Остров Свободы» сорвалась из-за упертого радиста-шифровальщика. Задраившись в радиорубке, он передал на материк координаты и курс взбунтовавшегося корабля. Наведенные добросовестным служакой торпедные катера Тихоокеанского флота перехватили пароход чуть ли не в нейтральных водах и под угрозой немедленно отправить его на дно со всем содержимым, включая добросовестного радиста, заставили мятежников выбросить белый флаг.

На ржаво-железном «Феликсе» ничего подобного не случилось. Хотя и не без потерь, но в пределах «естественной пятидесятипроцентной убыли» он штатно доставил свой полудохлый груз на Колыму.

На пересылке в Магадане контингент «второй свежести» уже поджидал начальник оперчасти (или «абвера», как называли зеки эту хитрую контору исправительно-трудового лагеря). Гадливо оглядев угрюмо стоящую перед ним партию, которую предварительно обшмонала охрана, «кум»[144] сразу же предупредил:

– Вы мне с ножичками, чтобы ни-ни. Мне неприятностей не надо. Мне звездочки надо…

И для ясности постучал по капитанскому погону.

Возражений, естественно, не последовало. Каждый уже был наслышан, что опер – только пожелай – мог сосватать срок любому. Хоть телеграфному столбу…

Следующей инстанцией, решающей незавидную зековскую судьбу, оказалась медкомиссия. Процедура осмотра живо напомнила Диму сцену рабовладельческого рынка из детской книжки «Хижина дяди Тома». Та же вереница совершенно голых рабов мужского пола. Тоже подстегивающее покрикивание надсмотрщиц – энкеведешных врачих в несвежих халатах («Подойдите! Нагнитесь! Расширьте! Следующий!). Унизительную процедуру обследования рабочего скота от зубов до заднего прохода венчал невзрачный, канцелярского вида майор в очечках.

– Специальность? – бесцветным голосом спросил он Вонлярского.

– Пчеловод! – нагло ответил Дим.

Начальник остро блеснул окулярами. В их зеркальной поверхности бывший морпех на миг уловил собственное отражение: мощный торс, бугры мышц, пороховая синь наколок. И понял, что непыльная халява в сельхозколонии ему не светит.