Морской ангел - Валерий Ковалев

– Первое «тэтэ», – огласил свое решение начальник и, притушив окуляры, переключился на следующего.

«Первое ТТ» означало самый тяжелый труд на самой глубокой шахте.

Таковая нашлась поближе к Полярному кругу, за тысячу с гаком километров к северу от Магадана – в районе Усть-Неры.

Шахта находилась на территории золотодобывающего прииска с дорогим для Дима названием «Разведчик». Обслуживал ее, а заодно и еще целый ряд других производств – пестрый контингент заключенных Индигирского исправительно-трудового лагеря – расположенного во владении самого мощного подразделения гулаговской империи – «Дальстроя».

Лагерь встретил «Вавилова» с большой надеждой. Колючий колымский ветерок зло трепал над его входом кумачовый транспарант «Победили в бою, победим и в работе!» Побеждать Диму предстояло опять с автоматом. Но уже не в своих, а в чужих, вохровских[145], руках. Вооруженной охраны вокруг зоны, по грубому определению арестантов, было «как дерьма на мухе».

Утро очередного рабочего дня вохра любила встречать игрой «в последнего». Проигравшим считался тот из зеков, кто, зазевавшись по сигналу «на вахту» и оттертый в давке у барачных дверей, вываливался на перекличку последним. Его тут же оформляли «злостным саботажником», за что – как потом сообщалось в рапорте – пристреливали.

По дороге на работу и с работы воспитанием занимался конвой. И опять же на расстрельных условиях. «Шаг влево – агитация. Шаг вправо – провокация. Прыжок вверх – считается побегом!»

Еще вчера робковатые и темноватые пареньки, призванные в вохру из российской глубинки, просто упивались своей безграничной властью. И в этой безраздельности для них была главная услада. Главней пайка, теплого угла и прочих особых условий, которые, в сущности, были не намного лучше, чем у подконвойных. Лагерное начальство такую ретивость всячески поощряло. Зеки должны были знать, что жалкую ежедневную пайку они могут заслужить лишь ударной, ломовой работой. А коль забудут – вохра кулаком и пулей напомнит. Вся эта убийственная «трудотерапия» в условиях «курортного» колымского климата, сплошь тяжелого ручного труда к тому же обременялась «блатным налогом».

Существование последнего объяснялось тем, что в отличие от соседних зон в Сусумане и Ягодном, где во внутрилагерной жизни правили бал «перековавшиеся-ссученные», Индирлаг носил гордое название «воровского».

На практике это означало, что на таких зонах за спинами всесильного лагерного начальства во главе с самим начальником ГУЛАГа генералом Иваном Ильичем Долгих и подчиненной ему многочисленной вохры распоряжался еще и отягощенный рецидивом уголовный элемент.

Работа «на дядю» понятиям блатных противоречила. А вот заставить на себя пахать других – это они умели виртуозно. Что, собственно, и делало зеков-уголовников «классово близкими» для руководящих гулаговских кадров. Наиболее «авторитетные из этих близких» даже разгуливали по ИТЛ, щеголяя «энкеведешными» кителями.

Сами командиры «Индирлага» на откровенное захребетничество блатных – если они знали свое место и размер присвоенного – смотрели сквозь пальцы. А по поводу ухудшения и без того горькой доли почти безликой для них зековской массы не сильно беспокоилась. Тут их мог озадачить разве что всеобщий мор. А без него главным оставалось лишь одно – план добычи. Стране нужно было золото. Много золота. И – армия дешевых рабов для его извлечения из глубоких недр. Такую армию – если не зарываться – всегда можно было пополнить без особой головной боли. Поэтому этапы с Магадана шли без передыха. Один за другим.

В ответ на отеческую заботу верхов зеки косили от работы как могли. Многие при этом доходили до крайности: уходили в «отказ» и даже занимались членовредительством. С этим «Вавилов» столкнулся буквально с первого своего рабочего дня на лесоповале, куда он попал сначала вместо шахты.

В их пересыльный барак наведался один из местных авторитетных «бугров», то бишь бригадиров. Имел он лагерную кличку Рудый и пришел подобрать себе «ударников труда», вместо выбывших по смерти или увечью. А поскольку в зону дошел слух о побоище, которое учинил «Вавилов» на пароходе, плотно им заинтересовался.

– Из фронтовиков? – спросил, усевшись напротив.

– Воевал в морской пехоте.

– Пойдешь ко мне в бригаду?

– Да меня вроде сосватали в забой, – пожал плечами новичок. – Граждане начальники.

– С ними я договорюсь, – прозрачно взглянул на него «бугор». – А мне нужны ребята с «душком», чтобы давать план и кубометры.

«Хрен редьки не слаще», – подумал Дим, после чего дал добро. Согласились еще трое.

Когда же бригадир ушел, поинтересовался у нарядчика из старожилов, что он за птица.

– Из бывших офицеров, – прошамкал тот. – В сорок пятом в Бреслау укокошил по пьянке в кабаке польского капитана. Сидит пять лет. Осенью готовится на волю.

– А почему такое погоняло[146]? Потому что рыжий?

– Это его так поляки с бандеровцами прозвали, – оголил десны нарядчик. – Как заловит в темном углу какого, бьет смертным боем. А что ты в бригаду к Рудому согласился, так то правильно. У него всегда «кубики», пайка посытней и живут дольше.

– Ясно, – сказал Дим, а в голове мелькнуло: «Похожие у нас судьбы».

И вот теперь он наяву увидел, что такое лесоповал по-колымски.

Вместе с их бригадой на таежной делянке, окруженной охраной с собаками, трудились еще две. Орудуя пилами, вагами и топорами. С хряском валились высокие сосны и ели, с них на плечи осыпался снег, слышались крики «Поберегись!» и маты.

В один из коротких перекуров, когда Дим сидя на комле только что спиленного кедра перематывал портянку, из-за его ветвей вынырнул истощенный шнырь и, водя по сторонам глазами, продемонстрировал хлебную пайку.

– Слышь, отруби мне руку, – прохрипел запекшимися губами. – А я тебе «трехсотку». За работу.

У Дима от голода – спазм в желудке. Пайку глазами уже жрать начал. Но все же себя пересилили. Послал шныря на хер. А спустя полчаса в дальнем конце делянки крик, гам, шнырь вместо руки кровавым обрубком машет. Нашел-таки чудило какого-то сговорчивого мужика… Тот отработал за пайку. На шум подскочила охрана. То, что у «укороченного» от руки осталось, стянули жгутом в предплечье. Потом отмутузили для анестезии и куда-то уволокли. Пиная ногами.

С первыми звездами, когда пригнали в лагерь, бросилась Диму в глаза картина. Двигают навстречу пять инвалидов – снег меж бараков разметают. И все однорукие.

Через сутки на утреннем разводе новое ЧП. Вдруг из строя прямо на охрану выбегает какой-то зек. Видно, взрывник из шахты. Потому как в кулаке зажата толовая шашка с запалом. Он ею размахивает и орет: «В гробу я видел всех коммунистов, а эту падлу Сталина!..»