36 рассказов - Джеффри Арчер

Прошло еще не меньше пятнадцати минут, и я увидел, как трое медиков-студентов несут по коридору какое-то приспособление. Они не удостоили меня взглядом и исчезли за дверью палаты Кристины.

Я услышал крики, которые внезапно сменил жалобный детский плач. Я вознес хвалу своему Богу и ее. Врач вышел из палаты.

— Девочка, — тихо сказал он.

Я был вне себя от радости. „Не придется перекрашивать комнату“, — пронеслось у меня в голове.

— А могу я сейчас увидеть Кристину? — поинтересовался я.

Он взял меня под руку и повел по коридору в свой кабинет.

— Вам лучше сесть, — сказал доктор. — У меня для вас плохая новость.

— С ней все в порядке?

— Мне жаль. Мне очень жаль. Но ваша жена скончалась.

Поначалу я не поверил ему, я просто отказывался в это верить. Мне хотелось крикнуть: „Как? От чего?“

— Мы ее предупреждали, — сказал врач.

— Предупреждали? О чем?

— Что ее давление может не выдержать этого во второй раз.

Кристина никогда не говорила мне то, что я услышал сейчас от доктора: роды нашего первенца были тяжелыми и врачи всячески отговаривали ее от еще одной беременности.

— Почему она мне ничего не сказала? — спросил я. И потом до меня дошло, почему. Она рисковала всем ради меня — глупого, эгоистичного, безрассудного меня, а я в итоге убил человека, которого любил.

Мне разрешили совсем недолго подержать Дебору в руках, после чего ее сразу же поместили в инкубатор. Сказали, что надо выждать двадцать четыре часа, прежде чем ее можно будет исключить из группы риска.

Ты не знаешь, отец, как много значил для меня твой приезд в больницу. Родители Кристины подъехали чуть позже. Они держались достойно. Ее отец попросил меня о прощении — попросил меня о прощении. Всего этого бы не случилось, твердил он, если бы не его глупость и предубеждение.

А его жена взяла меня за руку и спросила, можно ли ей будет время от времени видеться с Деборой. „Конечно“, — ответил я. Они ушли около полуночи.

Я сидел, бродил, спал в этом коридоре следующие двадцать четыре часа, пока мне не сказали, что опасность миновала. Моей дочери придется пробыть в больнице еще несколько дней, пояснили мне, но она уже сосет молоко из бутылочки.

Отец Кристины взял на себя хлопоты по организации похорон.

Ты, наверное, удивился, почему меня там не было, и я обязан все объяснить тебе. Я решил по пути на похороны заглянуть в больницу, чтобы немного побыть с Деборой. Всю свою любовь я перенес на нее.

Врач не мог вымолвить ни слова. Наконец он набрался мужества и сказал, что ее сердце перестало биться за несколько минут до моего приезда. Даже главный хирург был в слезах. Когда я уходил из больницы, в коридоре было пусто.

Я хочу, чтоб ты знал, отец: я люблю тебя всем сердцем, но у меня нет никакого желания провести остаток моих дней без Кристины или без Деборы.

Я прошу об одном: пусть меня похоронят рядом с женой и дочерью. И пусть меня помнят как их мужа и отца. Может, наша история чему-то научит легкомысленных людей. А когда ты дочитаешь это письмо, имей в виду вот что: рядом с ней я был так счастлив, что смерть меня ничуть не пугает.

Твой сын,

Бенджамин».

Старый раввин положил письмо перед собой на стол.

Он перечитывал его каждую пятницу вот уже десять лет.

Есть в Англии один кафедральный собор, который обходился без общенационального сбора пожертвований…

Очнувшись, полковник понял, что он привязан к столбу в том самом месте, где они попали в засаду. Нога уже занемела. Последнее, что он помнил, — это как ему в бедро заехали штыком. А сейчас полковнику больше всего досаждали муравьи, нескончаемым потоком штурмовавшие его раненую ногу.

«Уж лучше б было не приходить в себя», — подумал полковник.

Потом кто-то ослабил связывавшие его веревки, и он рухнул головой в грязь. «Уж лучше б было сразу погибнуть», — решил он. Полковник сумел как-то встать на колени и передвинулся к соседнему столбу. Привязанный к столбу капрал, похоже, умер еще несколько часов назад — муравьи уже забрались ему в рот. Полковник оторвал кусок его рубахи, смочил в огромной луже и, как мог, протер рану на ноге, после чего плотно перевязал ее.

Было 17 февраля 1943 года — дата, врезавшаяся в память полковника до конца его дней.

Тогда японцы получили приказ на рассвете поднять всех пленных военнослужащих союзных войск и перегнать их в указанное место. По дороге многие скончались, хотя еще больше погибло до того, как начался этот изнурительный марш. Полковник Ричард Мур оказался в числе выживших.

Двадцать девять дней спустя сто семнадцать пленных — все, что осталось от отправившихся в путь семисот тридцати двух человек, — добрались до Тончана. Те из них, кто в прежних своих путешествиях не забирались дальше Рима, вряд ли были готовы к тому, что ожидало их в Тончане. Тому, кто угодил в этот хорошо охраняемый лагерь военнопленных, затерянный в экваториальных джунглях в трехстах милях к северу от Сингапура, лучше было бы сразу забыть о свободе. Всякий осмелившийся на побег мог продержаться в джунглях лишь несколько дней, впрочем, участь тех, кто остался, была ненамного лучше.

Когда полковник попал в Тончан, комендант лагеря майор Саката сказал, что как старший по званию он теперь целиком и полностью отвечает за состояние пленных.

Полковник пристально посмотрел на японца сверху вниз. Саката был чуть ли не на полметра ниже него, но после двадцатидевятидневного перехода Мур весил, наверное, немногим больше миниатюрного майора.

Выйдя от коменданта, он первым делом собрал всех пленных офицеров. Среди них были англичане, австралийцы, новозеландцы и американцы, многие — в совершенно никудышном состоянии. Каждый день, сообщили они полковнику, кто-то из пленных умирает от малярии, дизентерии и недоедания. До полковника вдруг дошел смысл выражения «мрут как мухи».

От офицеров Мур узнал также, что лагерь существует уже два года. Перво-наперво пленных заставили строить бамбуковые хижины для японских офицеров. Только после этого им разрешили соорудить лазарет для своих товарищей, а уж потом жилье для себя. Немало пленных умерло за эти два года. Не только от болезней, но и от жестокого обращения, которое стало для многих японцев нормой. Майор Саката, из-за своих костлявых рук получивший от пленных прозвище «Палочки для еды», не относился к числу этих мучителей. Не то что его помощник лейтенант Такасаки («Гробовщик») или сержант Айют («Свинья»): этим типам, предупредили полковника офицеры, лучше лишний раз на глаза не попадаться.

Уже через несколько дней полковник понял, почему.

Полковник считал, что первейшая его задача — поддержать моральный дух товарищей. Поскольку среди пленных офицеров не было священника, он сам начинал каждый день с небольшой общей молитвы. Как только молитва заканчивалась, они приступали к работе: строили железную дорогу, проходившую мимо лагеря. Каждый день укладывали рельсы, по которым японские солдаты смогут быстрее попасть на фронт, чтобы убить и пленить еще больше солдат союзных войск. Любой пленный, который не проявлял усердия в работе, обвинялся в саботаже и приговаривался к смерти без суда и следствия. Лейтенант Такасаки считал саботажем всякий незапланированный пятиминутный перерыв.