Всеобщая история чувств - Диана Акерман

На задней стенке фотокамеры находится пленка, на которой фиксируются изображения. Дно глазного яблока выстелено тонкой сетчатой оболочкой, содержащей два вида светочувствительных клеток: палочек и колбочек. Два вида нужны потому, что мы живем в двух мирах – света и тьмы. 125 000 000 тонких прямых клеток-палочек распознают полутьму и в ней – черное и белое. 7 000 000 пухлых колбочек анализируют светлый, ярко раскрашенный день. Одна разновидность колбочек отвечает за синий цвет, другая – за красный и третья – за зеленый. Вместе же колбочки и палочки позволяют глазу быстро откликаться на изменения в наблюдаемой картине. Участок сетчатки, откуда выходит к мозгу глазной нерв, лишен и колбочек, и палочек; он называется «слепым пятном». А в ее центральной части находится желтое пятно с центральной ямкой (fovea), это место с наибольшей концентрацией колбочек. Это место служит для точной фокусировки, если нужно что-то рассмотреть при ярком свете, изучить детали, ощупать взглядом. Fovea очень мала, и творить чудеса может лишь на очень малом участке (например, с расстояния 2,4 м будет охвачено лишь около 26 кв. см). Почти каждая колбочка в центральной ямке напрямую связана с высшими центрами коры головного мозга; во всех остальных частях сетчатки палочки и колбочки могут обслуживать много клеток, и зрение там не столь четкое. Глазное яблоко совершает непрерывные мелкие движения, чтобы держать объект перед центральной ямкой. В сумраке ее колбочки почти бесполезны, и приходится смотреть «мимо» объекта, чтобы разглядеть его с помощью окружающих палочек – ведь колбочки могут в темноте подвести, и объект окажется невидимым. Палочки не различают цветов, и ночью цвета нам недоступны. Когда сетчатка что-то замечает, нейроны, серией электрохимических «рукопожатий», передают сигнал в мозг. На это уходит около одной десятой секунды.

Однако зрение, как мы его понимаем, происходит не в глазах, а в мозгу. В общем-то, чтобы видеть что-то ярко, во всех подробностях, глаза вовсе не нужны. Часто, вспоминая эпизоды давностью в несколько дней, а то и лет, мы видим их мысленным взором и способны при желании зрительно представить себе все, что было. Сны мы видим в потрясающих подробностях. Порой, оказываясь в особенно живописной местности, испытывая сильный восторг, я люблю прилечь ночью, закрыть глаза и обозревать окружающие пейзажи под сомкнутыми веками. Когда это случилось впервые – в Нью-Мехико, на окруженном холмами пастельных цветов ранчо площадью более 80 тысяч гектаров, где выращивали рабочий скот, – я даже испугалась. Я измоталась после работы в загоне для клеймения, хотела спать, и все же в моей зрительной памяти мелькали все виденные днем картины, движения и поступки. Это походило не на сновидения, а скорее на попытку заснуть с открытыми глазами посреди праздничных гуляний.

То же самое случилось позже, в Антарктике. Как-то солнечным днем мы шли проливом Жерлаш между ледяными горами, громоздившимися по обеим сторонам от судна. Черные зубчатые горы, кое-где присыпанные снегом и льдом, походили на пингвинов, стоящих в обычных позах под лучами ослепительного света. Ну, а настоящие пингвины резвились в волнах около судна, мимо проплывали громадные айсберги с бледно-голубыми основаниями и зеленовато-белыми боками. На застекленной обзорной палубе сидели в креслах люди; некоторые дремали. Один мужчина оттопырил мизинец и указательный палец, как будто делал кому-нибудь «козу», на самом же деле он прикидывал размеры айсберга. Отдаленный остров Десепшен, отчетливо видный в стерильном воздухе, казался очень близким. Вплотную к судну проплыла льдина в форме кроватки с чуть голубоватыми спинками. На берегу пролива с грохотом откололся большой кусок глетчера. Вокруг теснились окрашенные в пастельные тона айсберги, некоторые из них существовали десятки тысяч лет. Огромное давление выжало из льда все воздушные пузыри, спрессовало его, и не содержащий воздуха лед отражал свет по-иному – как голубой. Вода, будто гусиной кожей, была покрыта ледяным крошевом. Отдельные айсберги, окрашенные в зеленый цвет скопившимися во льду загрязнениями – фитопланктоном и водорослями, – отливали на солнце неярким мятным оттенком. Над пиками айсбергов реяли призрачные снежные буревестники; солнце просвечивало сквозь их прозрачные крылья. Белые бесшумные птицы казались осколками льда, грациозно кружащимися в небе с только им известной целью. Пролетая перед фасадом айсберга, они становились невидимыми. Сияние солнечного света прорисовывало пейзаж так четко, что казалось, будто он состоит из чистого цвета. Когда мы отправились на надувных моторных лодках «Зодиак» посетить сады айсбергов, я подобрала ледышку и, приложив к уху, слушала, как лопались, потрескивая, пузырьки, выпуская воздух. Той ночью я, усталая от впечатлений и прогулок, лежала в тесной каюте с закрытыми глазами и не могла заснуть, а под сомкнутыми веками проплывали пронизанные солнечным светом айсберги и медленно, участок за участком, разворачивался Антарктический полуостров.

Поскольку глаза любят новизну и могут привыкнуть почти к любому зрелищу, даже самому ужасному, очень большая часть жизни проходит словно фоном. Довольно легко не заметить пышный желтый гребешок в глубине цветка ириса, или крошечные клыки металлической скобки, или красный раздвоенный язычок кораллового аспида, или то, как люди от горя сгибаются, будто идут против сильного ветра. Наука и искусство имеют обыкновение пробуждать нас, как будто включать все освещение, брать нас за шиворот и говорить: «Будьте добры, обратите внимание!» Трудно поверить в то, что столь насыщенное явление, как жизнь, легко можно не заметить. Но мы, словно целеустремленные, полные сил и страсти призовые лошади, часто не видим то, что находится не прямо на нашем пути – пестрые толпы людей по сторонам, узоры на изрытой дороге и непрерывный вечный спектакль неба над головой.

Как смотреть на небо

Я сижу на самом краю континента, на территории национального ландшафтного морского побережья Пойнт-Рейс; это полуостров, расположенный к северу от Сан-Франциско, где земля попадает в плен к Тихому океану и синей загадке небосвода. Когда громкие, как шум бензопилы, трели сверчков внезапно смолкают, лишь птицы штрихами возгласов размечают дневной свет. Возникший ниоткуда ястреб нащупывает в жидком воздухе слой, пригодный для полета. Сначала он, отчаянно размахивая крыльями, с трудом поднимается невысоко над землей, а там находит теплый восходящий поток и, опираясь крыльями на воздух, уходит по узкой спирали вверх, непрерывно высматривая на земле мелких грызунов или кроликов. Он расширяет неторопливые круги – словно медленно вращается зонтик. Ястреб инстинктивно знает, что не упадет. Небо – это единственная визуальная константа в нашей жизни, сложный фон для всех наших предприятий, мыслей и эмоций. И все же мы склонны воспринимать его как невидимое – как пустоту, а не вещество. Всю жизнь преодолевая прозрачные глубины воздуха, мы тем не менее редко изображаем его густым и тяжелым. Мы редко задумываемся о голубой иллюзии, именуемой небом. По-английски небо – «sky». «Skeu, – говорю я вслух то же слово, которым пользовались наши дальние предки; я стараюсь произносить его с тем же страхом и восхищением, какие могли звучать в их речи: – Skeu». Вообще-то так они называли покрытия любого рода. Небо для них было крышей, меняющей цвета. Неудивительно, что они поселили там своих богов, а те, как часто бывает у склочных соседей, в припадках гнева кидались – правда, молниями, а не посудой.