Ясный новый мир - Александр Михайловский

Собственно, план у «маршала» Чжана, как и у любого профессионального бандита, был прост, как коровье мычание. Скрытно отмобилизовать все оставшиеся войска, стремительным рывком захватить Харбин, в котором по данным агентов маршала Чжана почти не было войск, после чего, объявив все русское население заложниками, начать переговоры о роспуске Северо-Маньчжурской республики и передаче КВЖД под контроль фэньтянским милитаристам.

Но у этого плана фэньтянского главаря было два изъяна. Во-первых – агенты, присылавшие маршалу сведения, давно уже работали под контролем НКВД. Во-вторых – люди «господина Никто», представлявшего китайские деловые круги, не желавшие возвращения фэньтянцев на север Маньчжурии, регулярно осведомляли разведку корпуса Красной гвардии о любом телодвижении «маршала» Чжана и его людей.

В ночь с двенадцатого на тринадцатое декабря войска фэньтянской клики, двигаясь на север, вошли в пограничный Чаньчунь, а передовые части так называемой первой армии под командованием генерала Чжан Цзунчана, погруженные в эшелоны, собрались совершить стремительный бросок по железной дороге и внезапным ударом захватить Харбин. В составе этой группировки также имелся отряд подполковника Нечаева в тысячу штыков, составленный из эмигрировавших в Китай бывших русских офицеров семеновского толка, не успевших к бойне в Даурии, а также все четыре переданных Японией бронепоезда, опять же с командами из русских офицеров-эмигрантов.

Планирующие эту операцию фэньтянские милитаристы не учли, что такие фокусы обычно проходят только в том случае, если противник проявляет беспечность, не подозревая о возможном нападении, или вовсе отсутствует как организованная сила. В данном случае все было не так. И генерал Бережной не проявлял беспечности, позаботившись об отражении готовящегося удара.

Корпус Красной гвардии с приданными ему соединениями представлял собой проверенную боями ударную силу, а не полуорганизованные банды, как у фэньтянских милитаристов. В результате уже на первой же крупной станции после Чаньчуня под названием Дэхуэй, передовые эшелоны генерала Чжан Цзунчана попали в засаду. Один бронепоезд с командой из офицеров-эмигрантов был подорван фугасом прямо на станционных путях, а прицепленные к нему теплушки с пехотой, предназначенной для захвата станции, были в упор расстреляны из пулеметов. На подорванном бронепоезде и в составе уничтоженного десанта погибло до четверти офицерского отряда, в том числе и сам подполковник Нечаев.

В результате тридцатишестичасового боя большевики все же покинули станцию, предварительно полностью разрушив входные и выходные стрелки, повредив водокачку и подпалив склад угля. Но сделали они это только для того, чтобы занять оборону шестнадцатью километрами севернее. Удалось им это сделать потому, что фланги оборонявшихся прикрывались крупными силами красных казаков под командой небезызвестного войскового старшины Метелицы, которые парировали любые попытки фэньтянской пехоты обойти обороняющуюся станцию по флангам. Японские офицеры-инструкторы, понявшие, что происходит, и уже отчасти знакомые с такой тактикой по боевым действиям в Даурии, быстренько собрали манатки и выехали обратно в расположение своих частей, дислоцированных на Квантунском полуострове.

Дальше маршалу Чжану была предоставлена возможность самостоятельно бодаться со «зверем из бездны», которого он так неблагоразумно разбудил. Еще двое суток зона боевых действий медленно смещалась на север, пока не уперлась в укрепленный район, выстроенный на пересечении железной дороги и реки Сунгари. При этом войска маршала Чжана несли фантастические потери, а части Красной гвардии – весьма умеренные.

Фэньтянцам не помог даже русский медико-санитарный батальон, организованный из антисоветски настроенных дамочек с опытом медицинской службы на Первой мировой. Нет, работали эмигрантки просто идеально, но раненых было слишком много, и вдобавок ко всему дополнительные поражения наносила холодная ветреная погода. Замороженные трупы убитых фэньтянских солдат штабелями лежали, ожидая своего часа на погребение, ибо копать могилы в промерзшей земле было некому и некогда.

И вот возле реки Сунгари фронт встал. Сколько бы солдат маршал Чжан ни бросал на штурм красных окопов, его так и не удалось сдвинуть с места. Не помогли даже французские танки, которые легко выбивались шрапнельными гранатами полевой артиллерии, поставленными на удар, и подрывались на минах. Потери фэньтянцев стремительно росли, причем без всякого продвижения вперед, а Бережной пока еще не пускал в ход свои главные силы, которые грозовой тучей концентрировались в тылу у обороняющихся. Переход в решительное наступление на измотанного предыдущими боями противника выглядел в таких условиях почти неизбежностью.

При этом обнаружилось, что в части Красной гвардии весьма охотно вступают китайские добровольцы, причем не только те, которые были на заработках в России и пропитались там революционными идеями. А вот в фэньтянских войсках нарастало брожение и дезертирство. Ведь война не приносила солдатам и офицерам ничего, кроме возможности безвременно сложить голову непонятно за что и непонятно зачем. Дезертировали, точнее, расторгли контракты даже остатки эмигрантского батальона. Эти люди были согласны воевать с большевиками, но на своих условиях, то есть там, где не будет регулярных частей Красной гвардии, где можно будет безнаказанно грабить, пороть и расстреливать.

На некоторое время сражающихся развел разыгравшийся в степях Маньчжурии зимний буран. Но при этом всем было ясно, что когда он закончится, то сражение начнется с новой силой, и что именно тогда решится исход этой войны.

21 декабря 1918 года.

Петроград. Гороховая улица, дом 2.

Губернское управление НКВД.

Внутренняя тюрьма.

Эмиссар американского миллионера

Эндрю Меллона Джозеф Хант

Не зря меня еще в Нью-Йорке знающие люди предупреждали, что в России следует держать ухо востро.

– Запомни, Джо, – покачивая головой, говорил мне один русский эмигрант, уехавший в Америку еще в 1905 году, – стоит там чуть зазеваться, сболтнуть лишнее, и ты глазом не успеешь моргнуть, как окажешься в каталажке. Царская охранка умела работать. А в нынешнем НКВД, как я слышал, служит немало чинов из охранки и корпуса жандармов.

И вот я сижу в камере, где из всей мебели лишь привинченная к полу железная кровать с тощими подушкой и матрасом и затертым шерстяным одеялом. Перед тем как поместить меня сюда, тюремщики отстегнули мои подтяжки, и теперь я передвигаюсь, поддерживая брюки руками. Со стороны, наверное, все это выглядит довольно смешно, но мне не до смеха.

Арестовали меня прямо в «Астории». Видимо, за мной следили, причем как минимум несколько дней. Эти опричники диктатора Сталина каким-то образом сумели записать на что-то вроде восковых валиков для граммофона мои переговоры с весьма уважаемыми людьми, занимавшимися в Петрограде торговлей антиквариатом. Возможно, что часть их товара имеет, гм… не совсем законное происхождение. В конце концов, все драгоценности и картины хотя бы раз были похищены. Но если за них было заплачено, то они уже не могут считаться добытыми преступным путем. Ведь при отъезде из этого кошмарного государства я честно уплачу все требуемые сборы и таможенные пошлины.