Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

были непозволительно роскошным сроком. Судя по всему, день открытых студий и станет моим финальным мероприятием в резиденции, тем более что он символично приходился на мой последний день в Шанхае.

И все же… Я пошарила на верхней полке для материалов, куда сбрасывала листовки и брошюрки из музеев и галерей. Помнится, среди них была Галерея плохого искусства. Не в смысле, что там все плохо (хотя не исключено, внутрь я не заходила), а в том плане, что галерея занималась этим направлением совриска – bad art.

Многие галереи специализировались по течениям: циничный реализм (хохочущие розовые китайцы); политический поп-арт (рабочие и крестьяне в героических позах с красными цитатниками Мао прославляют кока-колу); шок-арт (искусство из зубов), экологическое искусство; феминистическое; объектное (раковины на стенах, мусор на полу); бледное (ничего нет и ничего не происходит); документальное (художник фотографируется с плюшевой пандой в лодке, на улице, у парикмахера, за чтением книг в метро…); хай-крафт (портрет бабушки на головке единственной булавки, воткнутой в стену пустой галереи); лоу-крафт (портрет бабушки из тысячи трубочек для сока); анимированные интерьеры (вещи типа летают по выставочному залу); диалоги в линейно-пространственных матрицах (экраны друг напротив друга показывают разное, например – работницу секса-по-телефону и интеллектуала, читающего письма конструктивистов об архитектуре, у них «диалог», ей не нравится) и прочие такие актуальные вещи.

Среди всего этого изобилия мне не встречалось галерей репрезентативного искусства. Вернее, как. Они были, и много, но представляли собой что-то вроде ремесленных лавочек «для обывателя» в туристических арт-кварталах. Местные худвузы еще преподавали академическую живопись (кто-то же должен уметь соцреализм?) и ежегодно выпускали в люди тысячи высококлассных мастеров. Однако, мир совриска почти не соприкасался с этими ремесленниками, что и понятно: где проклятия миру и где рисовальщик чайных…

Так что среди модных и престижных галерей я особо не заметила репрезентативное искусство. Наверное потому, что это синоним «безнадежно устаревшего, скучного и плохого» искусства. Никто не позиционировал себя как популяризатор безнадежно скучного искусства, хотя по факту часто так и было… Но зато вот же – галерея плохого искусства!

Во мне зашевелился азарт. Договориться о выставке в галерее плохого искусства было бы изящной местью Мечте за все, что между нами было. Надо туда сходить. Я отыскала листовку, прихваченную «на потом». На ней было изображено, как бюст Бетховена показывает язык Губке Бобу. Губку Боба я узнала, а Бетховена автору пришлось подписать прямо на картине, так как рисовал он и впрямь из рук вон плохо. Но мысль богатая…

Я вбила адрес в телефон и отправилась навстречу славе.

* * *

Вход в галерею украшала скульптура блатного розового хряка в кожаном костюме и темных очках, с сигарой во рту. Узкая лестница, обитая красным велюром от ступеней до потолка, вела наверх к стеклянной двери. Я поднялась, разглядывая на стенах изображения грудастых рептилоидов в платьях ципао и отгоняя мысль, что вывеска может оказаться приманкой в подпольный бордель – все такое красное, тесное, тускло освещенное…

Но нет, наверху действительно была чистая и светлая галерея с решительно чудовищными картинами. Со стен смотрели дети, нарисованные столь неумело, что казались потусторонним злом.

Напротив входа за столом с компьютером сидел галерист – бритый налысо китаец с поношенным лицом, на котором за каких-то лет сорок тревога и смех успели вытатуировать глубокие морщины. На нем были квадратные очки и футболка с надписью I did it my Weiwei. Я улыбнулась. Он поздоровался на английском и выжидающе смотрел на меня, но то ли из-за профессорских очков, то ли под воздействием инфернальных детей я как-то сразу оробела и сделала вид, что мне от него ничего не надо и «я тут просто посмотрю».

В середине зала с потолка свисала большая скульптура золотой мускулистой женщины верхом на том самом хряке, летящем на силе испускаемых им ветров. Под этим чувственным изваянием стоял красный диван с видом на две большие плазмы, на одной из которых шел фильм Энди Уорхола «Франкенштейн» с субтитрами на китайском. Я взяла с дивана наушники, чтобы послушать оригинал.

На экране безумный патологоанатом с красивым порочным лицом назидал своего лохматого подручного, тыча пальцем в окровавленный женский труп: «Чтобы познать смерть, Отто, нужно оттрахать жизнь в желчный пузырь!»

Опять смерть. Я сняла наушники и обошла зал по периметру. Кроме жутеньких детей тут были еще динозавры с фаллосами вместо голов, аляповатые портреты k-pop знаменитостей, большой череп с ушами Микки Мауса, женщина с мухомором и ламантином, гнусный розовый пудель и уже известная мне перепалка Губки Боба с неудачным бюстом Бетховена.

Обеспокоенный единственным посетителем галерист суетился с пультом у второй плазмы, пока она тоже не заработала. Было что-то трогательное в том, как его худые ноги торчали из-под шорт – возможно, мягкие тапочки в виде мопсов. Довольный, он гостеприимно закивал на диван – мол, насладитесь. Чувствуя себя несколько обязанной – человек старался и все такое, я села и взяла вторые наушники. Кино было на японском, но галерист предусмотрительно включил мне английские субтитры.

Я собиралась посидеть немного из вежливости и свалить, но по итогу посмотрела весь фильм. Он назывался «Гламурная жизнь Сачико Ханаи» и оказался апокалиптичным софт-порн трэшаком. Редкий жанр.

Одну из главных ролей в фильме играл клонированный палец Джорджа Буша. Говорящий. Он был выкрашен в красный цвет, наманикюрен как американский флаг и хранился в маленьком серебряном цилиндре, похожем на помаду. Конфликт заключался в следующем: за пальцем охотится некий северокорейский агент, но «помада» случайно попадает к девушке Сачико, которой волею случая прострелили в кафе голову, однако она не умерла, зато ей открылись все философские тайны мира. Красный палец Буша управляет ею, как джойстик, из очевидного места в ее теле и направляет Сачико к тайной пещере, где спрятано устройство по наведению ракет, на котором стоит заводная уточка…

Ухватить сюжет было не так-то просто за всеми происходящими в фильме соитиями. Дырка во лбу героини никого не смущала. Возможно, потому что она в процессе все время обсуждала то идеи Сюзан Зонтаг и Ноама Хомски, то символизм Моби Дика, то теорию хаоса и причины самоубийства Сократа…

Фильм был так плох, что аж хорош. Ядерная, упоротая ахинея, в буквальном смысле невообразимая, будто сценарий написала та самая увечная длань Будды, своими еретическими щупальцами.

– Хороший плохой фильм, – подытожил галерист, выглядывая из-за компа, когда я встала на титрах.

– Интересный, – неопределенно согласилась я.

Мы разговорились о старых трэш-муви про вампирические мотоциклы, гробокопателей из космоса, куриный зомбоапокалипсис, сумасшедших ученых и токсичных мстителей. Перешли к социальным кодам