Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут

Влюбленные обосновались в Женеве, где у Надежды Сергеевны родился сын Николай, восприемником которого был чрезвычайный посланник и полномочный министр Российской империи в Швейцарии князь Михаил Александрович Горчаков, сын канцлера. Сам же князь Александр Михайлович велел передать, что «он желает им счастия и что это счастие будет avec patience et prudence (с терпением и упорством) со временем» (Л. 259 об.). Весть об этом дошла и до Александра II, и он обсудил новость с канцлером. «Государь спрашивал его, что Он слышал, что у них родился сын и какую фамилию ему дали. Говорил о них без малейшей горечи…» (Л. 260). Метрическое свидетельство было оформлено на вымышленное имя: герцог Лейхтенбергский не терял надежды со временем усыновить Николая и дать ему свое имя. Необходимо было подумать и о средствах к существованию, ведь его имущество в России в любой момент могло быть секвестрировано. Герцог испытал сильнейший соблазн приумножить имевшиеся у него наличные деньги. В это время в России и в Европе царило финансовое оживление: строились железные дороги, возникали и лопались банки, колоссальные состояния делались буквально из воздуха. Так у Николая Максимилиановича и Надежды Сергеевны появились новые знакомые, принадлежавшие к кругу людей, после отмены крепостного права беззастенчиво рвавшихся к деньгам и власти.

В конце ноября 1868 года жандармы перлюстрировали подозрительное письмо, отправленное из Женевы в Петербург. Адресата удалось установить. Письмо предназначалось надворному советнику Павлу Григорьевичу Свадковскому, сыну дьячка, исполняющему должность цензора. Сын дьячка был женат на дочери старшего придворного метрдотеля, которая и написала это письмо. Свадковские неплохо устроились в жизни: имели доходный дом и занимались различными финансовыми махинациями. В Женеве госпожа Свадковская оказывала герцогу и Надежде Сергеевне различные услуги и надеялась с помощью Николая Максимилиановича устроить карьеру мужа. Перехваченное жандармами письмо дает прекрасное представление как об образе жизни моих главных героев, так и об образе мыслей людей новой породы. Герцог Лейхтенбергский опасался возвращаться в Россию после окончания отпуска, боясь надолго стать «невыездным». На этот случай у госпожи Свадковской был разработан свой план действий, получивший одобрение Надежды Сергеевны.

«… Сначала попытаемся помириться, и что если не пустят, то может удрать; — мы поможем. Она с этим также согласна, но денег ей хочется и она сильно борется с желанием скорее их иметь (отчеркнуто на полях красным карандашом. — С.Э.).

Он очень не прочь заработать деньгу… и вообще он желает, чтобы заработать тут деньги, он бы мог подарить их Н С. Все для нея и ей. — Но главное дело в том, что непременно нужно знать ему все подробности: верный ли этот дом банкирский, есть ли деньги, не обанкрутится ли, достроит ли; так как всякий скандал в этом случае падет на голову строителей.

Зиму они будут жить в Париже; из Петербурга приведут лошадей для прогулок; в театрах, словом, где возможно будет, будут показываться вместе. Она будет франтить, задавать шику, это ее собственные слова» (Л. 260–260 об., 265. Курсив мой. — С.Э.).

Зима прошла быстро. Отпуск герцога закончился в феврале. Возвращение в Петербург было трудным. У герцога и Надежды Сергеевны был сын, а они были вынуждены жить врозь. Такова была неизбежная дань светским приличиям[449]. Секретный агент свидетельствует: «Герцог провел у нее и сегодняшнюю ночь и утром уехал в ее карете… В доме про Герцога говорят, что он без памяти любит Акинфову» (Л. 275). Светское общество отвернулось от Надежды Сергеевны. Былые знакомые отказывались ее принимать. Среди них был и Федор Иванович Тютчев: отец взрослых дочерей не мог позволить себе демонстративного нарушения приличий. Моя героиня оказалась в непростой ситуации, впоследствии описанной в «Анне Карениной»[450]. Желая сгладить возникшую неловкость, поэт извинился мадригалом, который доселе никем не связывался с именем госпожи Акинфовой. Помня о том, что в прошлом веке курсивом выделяли прямую речь, внимательно перечитаем стихотворение и обратим внимание на дату. Это — время появления Акинфовой в Петербурге.

5 февраля 1869.

Это стихотворение вышло в свет только в 1934 году. Его первый публикатор Георгий Чулков ошибочно адресовал стихи князю Горчакову, и с тех пор это утверждение никем не подвергалось сомнению. Однако трудно представить себе конкретную жизненную ситуацию, при которой один из чиновников Министерства иностранных дел, хотя бы раз, сказал при свидетеле, что он не может видеть канцлера. А ведь Тютчев признается, что произносил эту фразу неоднократно! Действительно, автограф стихотворения сохранился в Государственном архиве Российской Федерации, в личном фонде князя Горчакова[452]. Работая с документами фонда, я обратил внимание на то, что даже опубликованные стихотворения, посвященные канцлеру, как правило, переписывались рукой писца и литографировались в нескольких экземплярах. Но литографированных копий я не обнаружил, не было списков стихотворения и в четырех принадлежавших князю Александру Михайловичу рукописных альбомах, представляющих собой собрание главным образом копий и выписок из литературных произведений и писем разным лицам. (В один из альбомов вклеена копия знаменитого пушкинского стихотворения «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор…»), одна из строф которого посвящена князю.) С моей точки зрения, это доказывает, что самим князем Александром Михайловичем стихи не воспринимались как адресованные лично ему. Наряду с тютчевским автографом в архиве хранятся две рукописных копии этого стихотворения. Списки выполнены рукой Андрея Федоровича Гамбургера — доверенного лица канцлера. «Это была сама аккуратность»: в одном из списков щепетильный чиновник даже проставил дату, которая отсутствует в автографе. Андрей Федорович не только писал под диктовку министра, но и выполнял самые деликатные его поручения, в том числе связанные с делами Надежды Сергеевны: «услужливость его не знала границ, и канцлер пользовался ею без малейших церемоний». Вероятно, услужливостью чиновника воспользовался и Тютчев, чтобы передать стихи по назначению. Князь вполне полагался на Гамбургера: секретарь «был нем как могила; всё, коснувшееся его слуха и взора, замирало в нем и никогда не выходило наружу»[453]. Впоследствии Гамбургер стал членом Совета Министерства иностранных дел, тайным советником и посланником в Швейцарии.