Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут

Бракоразводное дело Акинфьевой находится в настоящее время в рассмотрении у Преосвященного Леонида. Сегодня, в откровенном со мною разговоре он сказал, что Акинфьевой будет отказано духовною консисториею в расторжении ее брака с мужем» (Л. 50–50 об.).

Епископ сдержал свое слово. 24 апреля 1868 года секретным письмом № 139 генерал Слезкин сообщил в Петербург суть состоявшегося секретного же решения Преосвященного Леонида: «Он утверждает определение Духовной консистории, коим отказывается г-же Акинфьевой в расторжении брака с мужем ее, — как по недостаточности фактического доказательства в прелюбодеянии ее супруга, так и по той причине, что дело это по месту постоянного жительства г-на Акинфьева во Владимирской губернии должно быть ведено Епархиальным ведомством той губернии» (Л. 63).

В этот же день до Петербурга дошло личное письмо, которое титулярный советник Роман 20 апреля отправил генералу Мезенцову. Карл Иванович с чувством собственного достоинства написал Николаю Владимировичу, что он, разумеется, запасся подорожной до Курска («если надобность укажет»), но не верит, что госпожа Акинфова рискнет предпринять это путешествие. «Далекий от мысли не исполнить вполне волю Вашу, я считаю, однако ж, долгом доложить Вашему Превосходительству…» — так посмел написать младший чиновник управляющему III Отделением, обосновывая свою профессиональную компетентность и опытность в делах «такого рода» («5-ти летняя опытность моя в этого рода делах») (Л. 75). Роман был уверен, что во время продолжительной весенней распутицы госпожа Акинфова не решится на поездку в Курск, и изложил свои доводы генералу: «Наконец, пути до того дурны и дальни (а железная дорога в 300 верстах от Курска), что нет расчета ехать по сим путям с двумя маленькими детьми и без мужчины. Муж возвращается отсюда в Покров» (Л. 45 об.-46).

Я полагаю, что у генерала Мезенцова не было времени прочесть эти строки. Слишком стремительно развивались события. Вероятно, Надежда Сергеевна догадалась о слежке, которая за ней велась, и решила сыграть с тайной полицией злую шутку, оторвавшись от преследования. Как выяснилось впоследствии, и ее отъезд из Москвы в Тулу не обошелся без мистификации. Накануне отъезда супруг не ночевал с Акинфовой и пытался замести следы: «сказав, что уезжает в Ярославль дней на 6-ть, а сам отправился на станцию Тульской железной дороги, принял и сдал багаж своей жены, взял билеты для всего своего семейства и себе и по приезде жены своей, он с нею и детьми и отправился в Тулу» (Л. 35 об. — 36). Итак, госпожа Акинфова налегке уехала в соседнее имение, расположенное рядом с железнодорожной станцией: «погостить к соседу» (Л. 69 об.). Следствием этого визита был непонятно откуда возникший и зафиксированный агентами полковника Муратова слух, что брак с герцогом Лейхтенбергским ей разрешен, но обряд венчания должен быть совершен за границей (Л. 70 об.). Из гостей Надежда Сергеевна неожиданно, не возвращаясь в Семеновское, отправилась на железнодорожную станцию и в полдень 22 апреля взяла билет первого класса до Москвы. Она спешила на встречу с епископом Леонидом, еще не зная, что ей отказано в разводе. Поезд на Москву должен был отойти в 2 часа 20 минут пополудни, однако посадку в вагоны отложили (и в прошлом веке случались задержки и неполадки по техническим причинам). Как выяснили впоследствии из опроса свидетелей тульские жандармы, Надежда Сергеевна «покорилась необходимости и осталась дожидаться отхода поезда» (Л. 66). Лишь в 8 часов вечера объявили посадку (Л. 66–66 об.). Так госпожа Акинфова оторвалась от преследования.

Днем ранее в Первопрестольную по неотложным делам уехал Роман. (В пути он неведомо для себя разминулся с графом Львом Николаевичем Толстым, прервавшим работу над романом «Война и мир» и на несколько часов приехавшим 21 апреля 1868 года из Москвы в Ясную Поляну с целью осмотреть хозяйство[442].) Тульские жандармы были в панике. 22-го числа экстренной телеграммой Роман был вызван в Тулу, чтобы 23-го вновь уехать в Москву. Его ожидали малоприятные дорожные приключения. «Путь, по случаю постоянных дождей и таяния снегов до того поврежден, что предшествующий товарный поезд сошел с рельсов и испортил совершенно путь и остановил наше движение на 21 час». На станции Бараново поезд простоял с 3 часов дня 23-го до 12 часов 24-го апреля (Л. 69). А в это время генерал Мезенцов окончательно запутался в ворохе доложенных ему экстренных телеграмм: «Я ничего не понимаю» (Л. 44). Действительно, мудрено было ему разобраться, когда почти на сутки, из поля зрения всевидящих глаз его подчиненных одновременно исчезли как Акинфова, так и Роман.

24 апреля 1868 года генерал Слезкин секретной телеграммой № 5199 прояснил ситуацию: «Акинфьева со вчерашнего дня в Москве. Дальнейшие намерения еще не известны» (Л. 49). И лишь на следующий день Мезенцову вручили долгожданную телеграмму Романа № 5225: «Сейчас прибыл Москву задержками. Путь поврежден. Брат здесь. Адрес знаю. Подробности почтой. Петров» (Л. 58).

Карл Иванович продолжал проявлять свою индивидуальность и по малейшему поводу не уставал давать советы начальству. Может быть, это объяснялось его болезненным состоянием. «Боюсь, чтобы появление мое в Hot de Dr. (гостинице «Дрезден». — С.Э.) не показалось ей странным, ибо она ведь видела меня у Дюссо и в одном с собою вагоне… Вам стоит только пожелать и приказать, и я готов всем жертвовать, лишь бы исполнить свято Ваше желание. Это самое обязывает меня говорить Вам всегда правду. Здоровие мое от постоянных тревог и лишений сильно пошатнулось. 24 апреля 12 ½ ночи. P.S. Движение поездов на Тулу совершенно прекращено» (Л. 70 об.-71. Курсив мой. — С.Э.). Роман полагал, что дальнейшее наблюдение за Акинфовой в Москве не имеет смысла и ведет лишь к постоянной трате больших денег. Кроме того, он мечтал о возвращении в Петербург, где оставил жену на сносях и двоих детей (Л. 76 об.). Генерал Слезкин в приватном письме Мезенцову вскользь заметил: «Роман тяготится своею командировкою…» (Л. 98). Карла Ивановича раздражали непрофессиональные, с его точки зрения, действия секретных агентов генерала Слезкина. Он опасался, что Акинфова обо всем догадается. Интуиция и опыт его не подвели. 28 апреля 1868 года Роман написал Мезенцову: «То, чего я опасался, случилось. Вчера по всей гостинице к вечеру распространился слух, что Московская полиция усиленно следит за братом» (Л. 87). На следующий день он с горечью продолжил: «Секретно. Вообще настоящее дело, по милости прислуги… становится все более и более гласным и различным толкам нет конца» (Л. 73 об. Курсив мой. — С.Э.). На его обширном письме сохранилась раздраженная резолюция карандашом: «Наблюдение за г. Акинфьевой должно быть усугублено, уведомьте об этом как Романа, которому оставаться, так и ген Слезкина, сообщить им, по поручению Графа [Шувалова], что какой-либо непредвиденный поступок со стороны г-жи Акинфьевой падет на их личную ответственность» (Л. 72. Сравни Л. 78–79). Генерал-майор Слезкин отреагировал молниеносно, переслав Мезенцову малограмотный донос одного из своих агентов на «господ фон Романка (Sic!) и Неваховича», которые «постоянно сидят вдвоем в общей зале гостиницы против двери, ведущей в номер, занятый г. Акинфьевою» (Л. 86). Роман был вынужден оправдываться: «Наблюдатель есть лицо, которого весь город знает как выгнанного полицейского сыщика». Этим сыщиком был поручик Глинка (Л. 74 об., Л. 90.).