Тютчев. Тайный советник и камергер - Семен Экштут

Возвращаюсь к прерванному донесению генерала Слезкина, решившего обратить внимание властей на мужа госпожи Акинфовой.

«Рассказывают, что муж ее в кругу знакомых и родных своих, уверяя, что он все делает для расторжения своего брака, готов на все жертвы, чтобы осуществить желание своей жены, прибавив к этому, что если бы исполнение намерений ее стоило ему жизни, то он готов и ею пожертвовать» (Л. 145–145 об.).

Власти решили оказать давление на мужа. Соответствующее поручение было дано Владимирскому губернскому предводителю дворянства графу Николаю Петровичу Апраксину, которому туманно объяснили, что у Покровского уездного предводителя «жена… завела в Петербурге какие-то шашни» (Л. 147). Наступило время гласности, и граф Апраксин, не опасаясь чужих ушей, откровенно признался в дружеской беседе, что «он имел недавно поручение убедить мужа г. Акинфьевой не давать ей разводной, но что никакие убеждения на него не действовали, тогда ему было приказано объявить Акинфьеву, что если он примет на себя преступление прелюбодея и даст жене разводную, то за свое преступление он будет подвергнут самому тяжкому взысканию по закону, но Акинфьева и эта угроза не поколебала» (Л. 147 об.). Гласность гласностью, но ведь тайную полицию никто не отменял. Об откровениях губернского предводителя стало известно московским жандармам, которые поспешили довести их до сведения жандармов петербургских. «Я не удивляюсь, — присовокупил граф Апраксин, — что теперь за Акинфьевой смотрят во все глаза, но уверен, что эта баба всех проведет — так она хитра» (Л. 147 об. Курсив мой. — С.Э.).

Едва госпожа Акинфова покинула Первопрестольную столицу, как генерал Слезкин 22 мая отношением № 215 представил в Петербург 15 квитанций на отправленные по ее делу секретные телеграммы: хозяйственный генерал хотел вернуть 70 рублей серебром, не желая финансировать эти расходы из бюджета московских жандармов[447]. Генерал Мезенцов наложил резолюцию: «Вывезти в расходы из телеграфной суммы. 24 мая» (Л. 152). Издержки III Отделения продолжали неудержимо расти. Когда 10 мая 1868 года Роман сдал авансовый отчет, то его начальство подвело малоутешительный итог: «Титулярному советнику Роману, прикомандированному по известному делу, было выдано… всего 750 р. Издержано по представленным счетам 753 р. 69 к., след, передержано 3 р. 69 к» (Л. 203). В течение месяца одним только Романом по делу Акинфовой было потрачено в полтора раза больше, чем выделялось на всю секретную агентуру Отделения! 18 мая титулярному советнику по его просьбе дополнительно выдали сто рублей серебром на «безотлагательные непредвиденные издержки» и вновь поручили наблюдение за госпожой Акинфовой (Л. 142–142 об.). На сей раз, чтобы изыскать необходимые для слежки деньги, генералу Мезенцову пришлось проявить известную изобретательность: «Выдать 250 р. из суммы на содержание охранной стражи» (Л. 208). В Петербурге была, как сказали бы в наши дни, напряженная криминогенная обстановка: вечерние улицы кишели разным сбродом и были небезопасны, квартирные кражи достигали ужасающих размеров и отличались особой дерзостью, так, например, у военного министра Милютина из квартиры похитили орден Св. Андрея Первозванного! А в это время управляющий III Отделением был вынужден подвергнуть секвестру средства, выделенные на содержание охранной стражи. (В начале августа 1878 года сам генерал-адъютант Мезенцов, невредимым вернувшийся в столицу с театра военных действий и ставший к этому времени шефом жандармов, средь бела дня будет смертельно ранен народовольцем Кравчинским.)

Надежда Сергеевна давно уже догадалась о ведущейся за ней слежке и меньше всего заботилась о сбережении секретных сумм тайной полиции. Более того, ей нравилось сознательно вводить наблюдателей в заблуждение. Генерал Слезкин сообщил генералу Мезенцову в письме № 125 от 17 мая 1868 года:«… она знает, что за нею наблюдается, она это высказывала своим родным, с жалобой на полицию (о жандармах пока ни слова). Прислуга ее так скрытна, что от нее узнать что-либо оказывается невозможным и даже неудобным, потому что были случаи, где передаваемые сведения осуществлялись совершенно противоположно» (Л. 150 об. — 151. Курсив мой. — С.Э.).

В Петербурге Надежда Сергеевна на сей раз остановилась в гостинице, а не в доме князя Александра Михайловича, однако от своих аристократических привычек она не отказалась, чем повергала в уныние чиновников III Отделения, никак не желавших смириться с неизбежными расходами.

«Секретно. 23 мая 1868 года.

Князь Александр Михайлович продолжает оказывать г-же Акинфовой особое внимание, и она прямо приказывает подавать ей экипаж князя, назначая даже когда и каких лошадей закладывать… Поездки свои г-жа Акинфова делает всегда экстренно, — так что можно следить тогда только, когда она садится в экипаж, что и представляет необходимость иметь всегда наготове хорошую лошадь; ездит г. Акинфова чрезвычайно быстро» (Л. 171 об. — 172).

И в гостинице князь Горчаков продолжал навещать госпожу Акинфову. Вечером 23 мая в номере у Надежды Сергеевны был «жаркий спор» с князем Александром Михайловичем. Разговор шел на повышенных тонах, так что служитель соседнего номера услышал его через дверь. «Спор, как видно, был очень горячий, ибо г. Акинфова чуть не плакала… По словам рассказчика, г. Акинфова сказала, между прочим, князю: “Что вы думаете? Да я на ваше место десятерых найду! ” На это князь возразил: "Ну, а я вам советую, Надежда Сергеевна, быть осторожнее, потому что я могу спрятать вас туда, откуда вы никогда не выберетесь”» (Л. 173 об. — 174). Начальство заинтересовалось подробностями, однако не смогло удовлетворить вполне понятное любопытство. 25 мая безымянный автор справки был вынужден признаться, что на этот спор «обращено было внимание тоща, увы, когда он стал крупным, — а тут как раз с г-жой Акинфовой сделалась истерика и поднялась суматоха; бросились за о-де-колоном — его не оказалось; послали вниз к парикмахеру и впопыхах не взяли даже сдачи. Сегодня она целый день дома; сторы у окон опущены; вообще тишина» (Л. 175–175 об.). Тишина была обманчивой. Это была тишина перед бурей. В III Отделении были убеждены, что Надежда Сергеевна готовится к побегу за границу. Отсутствие явных приготовлений ничего не доказывало. «… Но она может бросить вещи на руки прислуги или даже передать их, для отправления по назначению, князю, — а сама выехать одна и без ничего» (Л. 174 об.). На справке сохранилась начальственная резолюция карандашом: «Теперь настало время для нашего бдительного надзора, в особенности начиная с будущего Воскресения» (Л. 173). В Петербурге ждали прибытия герцога Лейхтенбергского.