За пять минут до ядерной полуночи - Александр Витковский

– Двадцать один, точно помню, двадцать один! – едва не поперхнувшись от азарта, почти выкрикнул Сиддиков. – Очко то бишь!!!

– Правильно!

– Ну, Николай Петрович, ты – голова-а-а! Тебе не грех и пять жен иметь, детишек, таких же, как ты, умненьких, целый взвод нарожаешь – вообще цены тебе не будет!

– Ага, в нашей стране уже давно лауреатов Нобелевской премии не было, все больше на Шнобелевскую претендуем, – подхватил шутку руководителя Анатолий Сиддиков.

– Но где там тайник заложить можно?

– Да прямо в морду двадцать первой лошади и затолкать – больше некуда.

– Но ведь там кругом вода течет… Неужели ты думаешь, что французский разведчик снимет ботинки, носки, закатает штаны до колен и босиком – шлеп, шлеп – побредет к лошади тайник закладывать?

– М-да… Проблематично, – задумался Моруженко. И тут же нашелся. – Но ведь двадцать первая лошадь как раз с края будет.

– Ну, не знаю – не знаю… – продолжал сомневаться генерал, хотя чувствовалось, что рассуждения и догадки его заинтриговали, а доводами своих коллег он пытался разрушить собственные сомнения. Уж больно как-то выглядело это все фантастично…

– С другой стороны, и место ведь удачное, – настаивал на своем Николай. – Рядом контора, где объект работает.

– Точно, из окна его рабочего кабинета памятник – как на ладони, – уточнил Сиддиков. – Даже сам сможет закладку тайника французами отследить, а вечером, в сумерки, идя домой, контейнер снять и метку о проведенной операции поставить.

– Тоже босиком? По воде? Как ты себе реально это представляешь? Ладно бы ранней весной или поздней осенью, когда фонтан не работает… А тут – разгар лета, – не унимался в своем скепсисе начальник. – Хотя…

Генерал взял бланк с текстом сводки оперативно-технического контроля и процитировал: «Кстати, нам очень понравилась ваша идея с использованием ребенка».

– Так вот же оно, объяснение! Все просто, как валенок! – Анатолий Борисович сам изумился собственному наитию – неожиданному, ясному и понятному. – В жару в этом фонтане тьма малышни барахтается, а у Коржика сын есть – шустрый малый. По наущению папаши запросто может контейнер изъять… Но вот как французы закладывать этот тайник будут, ума не приложу…

– Ладно, в конце концов, это не наша головная боль. Пусть французская разведка об этом печется. Наверняка у них какой-нибудь план имеется. Хотя нам, конечно, об этом тоже не мешало бы знать. Как-нибудь на досуге подумайте об этом…

Завершая мозговой штурм, генерал крепко, до хруста в суставах, пожал руки своим сослуживцам.

– Ну, умницы вы мои, была б моя воля, зарплату бы вам повысил. А так – чем могу…

– Значит, ничем…

– Что, генеральское рукопожатие уже ничего не значит? – съехидничал руководитель группы.

– Ну как же, товарищ генерал, – в тон ему продолжил Сиддиков, – теперь неделю руку мыть не буду. А с каждого, с кем поздороваюсь, червонец возьму – как-никак, отеческим теплом генеральской длани делюсь…

Мохаммед уже давно потерял счет дням, неделям и даже месяцам. Поначалу он еще как-то пытался следить за временем, но даже это оказалось невыполнимой задачей. От непосильной работы – до ломоты в костях и шума в голове, – голода и побоев он утро путал с вечером, а поднятый на ноги ударом палки или просто пинком, спросонья не мог понять, день сейчас или ночь. Лишь иногда удавалось спросить у кого-нибудь число и день недели, но чаще всего в ответ на любой свой вопрос он получал зуботычину. Рядом уже давно не было никого из его паломнической группы. Кого-то убили, кого-то увезли в неизвестном направлении, кто-то умер от болезней, голода и непосильного труда. О женщинах он как-то услышал, что их сделали секс-рабынями, самых непокорных забили камнями, как последних шлюх, одна из несчастных повесилась.

Мохаммед держался из последних сил, буквально зубами вцепившись в тот ошметок своего прозябания, который с великим трудом и натяжкой можно было назвать жизнью. Его заставляли рыть окопы, подвалы, какие-то укрепления и могилы для павших в сражениях с правительственными войсками шахидов ДАИШ. Эту знакомую с первого дня рабства работу он выполнял с особым усердием, всем сердцем ненавидя даже мертвых бандитов и тихо злорадствуя и радуясь тому, что еще одной мразью на земле стало меньше. Но бандиты считали всех погибших шахидами, которые попадут в царство Аллаха, и обратит Всевышний на них свой светлый лик. Но чтобы на земле о них не осталось памяти, Мохаммед, если это ему удавалось, никогда не оставлял даже мало-мальски приметного камня на могиле, не то чтобы насыпать холмик или положить плиту. Несколько раз он пробовал бежать. Его ловили, избивали, лишали еды (если те объедки, которые ему перепадали, можно было назвать едой), воды и сна, а потом вновь начиналась каторга изматывающего, непосильного труда. Далеко не всегда имея возможность совершать намаз, он научился радоваться даже ничтожным песчинкам мимолетной удачи и за это благодарить Аллаха в своей душе. Счастливым он считал день, когда его не били, когда удавалось поесть хотя бы раз в сутки, а уж если его отправляли пасти овец, то эти редкие дни он считал великим даром Всевышнего.

Приходилось ему бывать и под огнем – подтаскивать бандитам патроны и снаряды. После таких боев его тщательно обыскивали, чтобы он не спрятал где-нибудь у себя патрон, гранату или пистолет. Хотя и прятать-то было негде. Вещей у него нет, а у тех лохмотьев, в которых он ходил, вместо карманов были только дыры. Свои туфли он уже давно изодрал вдрызг и даже не заметил, когда и где потерял заветную симку. Теперь он носил разбитые деревянные сандалии с чужих ног, именно ног, потому что его правая стукалка была на два размера больше левой. Несколько раз в кузове грузовика вместе со скотом и никчемной рухлядью его привозили в какие-то города и населенные пункты. Он радовался таким поездкам, потому что в пути мог уснуть, а проходя по улицам, ему иногда удавалось подбирать у мусорных баков, на помойках и городских свалках какую-никакую одежду, выброшенную людьми по причине изношенности и ветхости. В одну из таких поездок он случайно увидел себя в зеркале витрины какого-то магазина. Увидел – и не узнал. Из ажурной рамы потаенного зазеркалья на него смотрела черными ввалившимися глазами сама смерть в необычном для себя облике худющего, заросшего поседевшими волосами пожилого нищего в грязной и рваной, дыра на дыре, одежде.

Не сразу, но постепенно ему открывался мир окружавших его бандитов. Какого сброда здесь только не было. Мусульманские радикалы со всего света, ваххабиты, прошедшие огонь и дым на российском Кавказе, отщепенцы из Ливана, Афганистана, Алжира, Пакистана, Ливии, Египта, Йемена, Нигерии, отбросы недавних «цветных» революций и контрреволюций, гражданских войн и сопротивлений, профессиональные убийцы из «горячих точек», моджахеды из восточных монархий и деспотий и даже правоверные мусульмане из вполне цивилизованных и благополучных стран Европы, Северной и Южной Америки, Азии, Австралии. Среди этих последних были и те, кто искренне хотел защитить от кафиров свою веру в Аллаха, но тех из них, кто разочаровался в суннитском халифате с жесткими законами шариата и хотел вернуться домой, попросту убивали, а другие в окружении террористов сами становились бандитами. Костяк всего отпетого террористического интернационала составляли сунниты, бывшие военные, в том числе и офицеры – сторонники казненного американцами иракского лидера Саддама Хусейна, прошедшие школу партизанского сопротивления войскам международной коалиции во главе в США еще в «суннитском треугольнике».