За пять минут до ядерной полуночи - Александр Витковский

– Клади на стол, – скомандовал он и крикнул куда-то в сторону: – Анестезию, инструменты, воду, бинты, сюда, быстро!

Ни одна дверь не шелохнулась, ни одна половица не скрипнула. Боевик выхватил из кобуры пистолет и два раза выстрелил в воздух. Тут же появились какие-то люди, забегали, засуетились, загремели тазами, инструментами, с потолка ударил яркий свет медицинской лампы.

Мохаммед вышел на улицу и опустился на корточки возле дверей.

Он осмотрел себя… И – о чудо! – на нем не было ни одного осколочного ранения, так, ссадины и ушибы, на которые он уже давно перестал обращать внимание.

«Зачем я это сделал? – думал он. – Зачем спас жизнь этому зверю? Сколько людей он еще погубит! И в каждой новой смерти отныне будет и моя вина… А убийство одного невинного Коран приравнивает к греху за убийство всех людей… Но ведь и он мог застрелить меня, но не сделал этого… И благодаря ему меня вылечили…»

Сколько времени провел он вот так, сидя на корточках и размышляя о своем поступке, неизвестно. Редко выпадавшее на его долю безделье расслабило, сморило. Ему даже будто бы пригрезилось, что он разламывает руками пахучую булку хлеба, вдыхает дивный аромат свежей сдобной мякоти… Очнулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Это было так противоестественно и странно… Не пнул, как обычно, со всей дури ногой куда попало, а именно прикоснулся рукой. Мохаммед открыл глаза и с удивлением поднял голову. Перед ним стоял Реза, протягивая бутылку с водой и… большую, пышную, еще горячую лепешку, благоуханный запах которой до потери сознания дурманил и кружил голову, хлеб, дух которого он почувствовал в полудреме… Пленник онемел. Он боялся пошевелиться, чтобы ненароком не вспугнуть это непрошеное волшебное видение средь бела дня.

– Бери, это тебе… – вымолвил боевик. – Вставай и пойдем со мной… Хусейн стал шахидом… Он погиб, сражаясь во имя Аллаха… Сам Господь свидетельствует, что он будет в раю… Нужно выкопать могилу.

Мохаммед не шел, он парил в легком духмяном облаке своей лепешки, жевал ее, наслаждаясь божественным вкусом, запивая восхитительную мякоть прохладной свежей водой, и таял от давно забытого, а сейчас дивно возродившегося и такого необычного чувства, неспешно обволакивающего все тело – чувства сытости.

При большом скоплении боевиков Хусейн был погребен в день гибели еще до заката. Мохаммед неторопливо закапывал обернутое в белый саван тело, ждал, пока все разойдутся, а потом, оставшись один, разровнял лопатой место захоронения и разбросал подальше вырытые из земли большие камни.

Жизнь, война и смерть продолжались. Но после той памятной бомбежки Мохаммед заметил, что к нему стали относиться чуть-чуть получше. Его уже не били по каждому поводу и без повода, стали немного сытнее кормить, кто-то принес и оставил возле него хоть и старую, изрядно поношенную, но целую, без дыр и рванин одежду. А работа осталась та же – тяжелая, грязная, ненавистная. За долгие часы, недели и месяцы труда его лопата и кирка, которые он снял с исковерканной взрывом боевой машины пехоты, стали постылыми, но верными, самыми надежными и преданными друзьями, которые не подведут, не предадут, не бросят и не обманут. Когда-то шероховатый, окрашенный в зеленый цвет черенок лопаты, теперь отполированный грубыми ладонями своего хозяина, стал лоснящимся и гладким, словно мраморным. От мутной зелени уже ничего не осталось, и только желтовато-коричневые древесные разводы сияли на солнце лакированным блеском. Такой же шлифованной, блестяще-узорчатой от продольных линий годовых колец стала и рукоятка кайла.

Что и говорить, французская разведка не просто творчески подошла к выбору места для тайника под условным названием «Очко на Дону», а проявила буйную фантазию и любовь к монументальному искусству, что, в общем-то, несвойственно работе спецслужб. Хотя, как знать, может быть, этот неформальный подход и мог сбить с толку контрразведку противника. Даже используя весь свой оперативный опыт и знания, Бернард затруднялся ответить, насколько этот креатив оправдан с точки зрения конспирации. Но пока ему было очень удобно. Из окна его рабочего кабинета открывалась прекрасная панорама на место выемки тайника. Все было как на блюдечке, лишь листва тополей под напором ветра иногда закрывала обзор, да и то ненадолго. При желании он мог бы даже увидеть момент закладки предназначенной для него капсулы с тайными материалами, но ему это было не столь уж важно, тем более, он не знал, когда это произойдет, а сидеть сутки, а то и двое у окна ради простого любопытства он просто не хотел, да и не имел возможности. Впрочем, с позиций оперативника-профессионала ему бы, конечно, очень хотелось посмотреть, как французский разведчик будет заглядывать в морду лошади.

Тем не менее его любопытство было удовлетворено. Это произошло случайно за день до мероприятия по выемке тайника, в пятницу, во второй половине дня. Он стоял у окна своего кабинета и от нечего делать разглядывал гуляющую по бульвару публику. Его внимание привлекла группа молодых иностранцев – в России зарубежные гости всегда выделяются из общей массы серых неулыбчивых аборигенов, – которая дурачилась у памятника Михаилу Шолохову.

«Наверное, аспиранты или стажеры какого-нибудь московского вуза слегка перебрали пива, отмечая пятницу и радуясь двум выходным дням впереди, – подумал Бернард. – О, да ведь это французы!» – Через открытое окно сквозь шум машин и шелест тополей он услышал обрывки французской речи.

Кто-то из молодых людей старался сделать эксклюзивное селфи на фоне бронзового мужика в такой необычной для французов одежде – телогрейке и гимнастерке времен войны, трое самых отчаянных даже пытались залезть в лодку, но внимание Коржавцева привлек спортивного вида парень, который выглядел чуть старше других. Он снял кроссовки, носки и босиком шлепал по скату с журчащей водой, обтекающей конские шеи и создающей иллюзорный эффект будто бы плывущих в реке коней-дончаков. День был жаркий, и его примеру тут же последовали другие парни и девчонки, отнюдь не замороченные предрассудками и манерами степенного поведения на публике. Веселая компания галдела, смеялась, брызгалась, и в этом гвалте француз, который заинтересовал Бернарда, дурачась вместе со всеми, дошлепал к голове крайней правой лошади, наклонился, заглянул ей в зубы, словно цыган на ярмарке, и что-то быстренько вложил ей в открытую морду.

«Вот и заложен для меня тайник!» – Виталий был в восторге от того, как легко, непринужденно и даже по-французски элегантно это было сделано. И никому, даже самому подозрительному и замороченному шпионскими страстями наблюдателю, и в голову не могло бы прийти, что только что, здесь, средь бела дня, на глазах у всех состоялась закладка секретного контейнера с разведывательной информацией. А молодежь – веселая, расхристанная и мокрая, – вволю остудив в прохладной воде распаренные летней жарой и долгой ходьбой ноги, уже обулась и уметелила в сторону Арбата.

«Молодец этот парень, – похвалил он француза. – Наверняка уже окончил курс политологии в Сорбонне и сейчас проходит практику в Институте русского языка, негласно являясь стажером в DGSE – Генеральном директорате внешней безопасности. Что ж, поздравляю, неплохой кандидат на работу во французской разведке. Теперь мне осталось вот так же просто, изящно и тонко, но без лишнего эффекта и шума изъять этот тайник на виду у почтенного общества и поставить синим маркером метку на колонне ротонды при входе в метро “Кропоткинская”… Главное – узнать, что там с Женькой…»