Один из нас - Майкл Маршалл Смит

Лора быстро повернулась и увидела свою мать, высокую и тонкую.

– Подумала, что лучше я сама тебе скажу, что все кончено, солнышко, – ее мать стояла с выражением злорадного ликования на лице. – Кому нужно лизаться с худосочным насекомым, когда рядом есть настоящая женщина, которая всегда готова взять в рот?

* * *

Теперь оно обрушивалось все быстрее и быстрее, точно дальнейшее заранее стало неважным или было обречено огню.

* * *

Лора все рассказала отцу, но он ей не поверил. В глубине души она знала, что это правда, потому что Рэй больше ни разу не пришел к ручью. Но реальные доказательства появились много позже. Уже после того, как ее отец погиб в автомобильной катастрофе, а мать и Рэй прекратили прятаться. Лора знала, что они не могли убить ее отца, потому что в момент его гибели они сидели на крыльце и пили пиво, а еще потому, что это выглядело бы как готовая статья для «Национального расследователя»[70]. Впоследствии она поняла, что, возможно, отец не потерял управление, а врезался в опору моста совсем не случайно. Поверив все-таки своей дочери, решил, что так лучше всего разрубить узел.

Через какое-то время Рэй переехал к ним жить, а вскоре мать объявила, что они переезжают в Лос-Анджелес. Рэй решил, что Моника права и что он должен заняться своей карьерой. Люди вообще обычно соглашались с Моникой – это значительно облегчало им жизнь. Рэй попытался установить с Лорой приемлемые отношения и снова стал спрашивать о школе, но она больше не отвечала.

В школе Лора уже давно не была первой ученицей и успела перетрахать половину ребят в своем классе.

За два дня до того, как приехали за мебелью, Лора на сэкономленные и украденные у воздыхателей деньги купила билет на поезд. Так она оказалась на ступенях дома сестры отца в Сиэтле, которая всей душой ненавидела Монику. Рэй приехал за ней, но тетя Эшли выгнала его со двора, и он уехал. Больше он таких попыток не предпринимал, а матери было совершенно все равно. Лору оставили в покое.

Дальше – десять лет абы какой жизни. Она меняла работу, переезжала с места на место, попробовала жить в разных частях страны и поняла, что все они одинаковы. Через пару лет она перестала прикидываться дурочкой, и ей стали предлагать места получше, хотя разница оказалась не такой уж значительной. На плохой работе разносишь посетителям дерьмо во время ланча, а на хорошей – учишься есть дерьмо целый день. Она стала покупать красивую одежду и выходить по вечерам. У нее выработалось своеобразное чувство юмора, за которым она научилась прятать свои проблемы. Лора научилась ублажать мужчин, она влюблялась, ее насиловали и избивали.

Были периоды взлетов и падений, но в основном жизнь проносилась в тумане, как будто Лора наблюдала ее из окон поезда, который слишком быстро идет не в том направлении. У нее появилась привычка начинать пить чуть ли не с утра, при этом она не замечала, что не получает от выпивки ничего, кроме желания повторить. Иногда, напиваясь до предела, она рвала на себе одежду, потому что знала, зачем начальство заставляло так одеваться. Этого не прочтешь в описании должности и не услышишь на собрании, но суть в следующем: клиентам нравится иметь дело с хорошо одетыми сотрудницами, которые выглядят так, что их хочется трахнуть. Или она могла вдруг начать одеваться очень стильно и улыбаться почти бесстрашно, пытаясь таким образом обрести утраченную гордость и сделать так, чтобы та не была лишь оборотной стороной иссушающей ненависти. Но очень скоро она перестала отделять одну от другой.

Она изводила своих друзей и саму себя. Жила на всю катушку, а вот перезарядить душу никак не могла. Пила все больше и проводила дни в ледяной мгле непонимания, а вечера в остервенелом одиночестве. Хранила свои тайны.

Переживала эти ночи.

Они случались все чаще и чаще. Ты выходишь с друзьями и сильно напиваешься, а потом не можешь различить их лиц. Слушаешь, киваешь и неуверенно улыбаешься, но все говорят на языке, которого ты не понимаешь. В самый разгар выбираешься из туалета, нос похолодел от первой дорожки второго грамма, огни за баром горят и переливаются, а ты смотришь на столики и не можешь понять, за какой из них ты села и кто из присутствующих для тебя важен. Тебя окликают, ты возвращаешься за столик и пытаешься услышать, о чем здесь говорят, но все, что слышишь, – внутренний голос, твердящий: еще порцию. Заказываешь ее, не допив предыдущую, просто на всякий случай, и все молчат, но ты знаешь, о чем они сейчас думают, и решаешь, что тебе это безразлично. Вечер заканчивается в полночь, но для тебя это слишком рано. К тому моменту голоса в голове становятся такими громкими, что едва слышишь, как прощаешься с друзьями. Каким-то образом добираешься до дома, умудрившись избежать опасностей в нескольких барах и темных переулках, о которых потом и не вспомнишь, и вот тогда-то и начинается настоящее веселье.

Сидя на полу по-турецки, пьешь, надеясь, что каждый глоток наносит вред. Иногда судорожно шевелишься, пытаясь разобраться, что делать с руками. Когда никого уже нет рядом, твой мир превращается в крохотную коробочку с давящими на мозг стенками. Ты не в состоянии включить автоответчик, не говоря уже о том, чтобы прослушать сообщения. В комнате уже нет ничего, что можно было бы опознать как нечто значащее для тебя.

Позже лежишь в одном нижнем белье, одежда разбросана вокруг, залита алкоголем и засыпана пеплом, но это совсем не важно, потому что ты уверена, что никогда в жизни больше не наденешь ее. Балаболка в голове не умолкает, она огрызается, как волк, попавший в капкан, и ни она, ни ты сама не можете произнести хоть что-нибудь вразумительное. День никогда не наступит, а если и наступит, то будет темнее этой ночи, в которой ты сидишь, дрожа всем телом.

В качестве эксперимента тычешь себе вилкой в живот – достаточно сильно, чтобы появилась кровь. Но это ничего не дает, поэтому ты начинаешь драть ноги ногтями.

А потом сидишь в слезах и смотришь на свои расцарапанные бедра, вспоминая, какими они были раньше. Молодая белоснежная девичья кожа. Теперь ноги, сиськи, задница и рот превратились в нечто непонятное. Твое тело стало изъезженной дорогой, и ведет она не туда, где ты хотела бы оказаться. И в этом мире твое тело уже не принадлежит тебе – оно просто перекресток жизней других людей и парковка для их страстей. Ты в ловушке крохотных и редких мыслей, которые постоянно крутятся в голове, становясь все меньше и меньше, пока не уменьшаются до такой степени, что сознание оказывается отрезанным от реальности.

Все выглядит как криво сделанная компьютерная игра, в которой ты упала в яму и не убилась насмерть, но выбраться не можешь. Какое-то время бьешься о стены, но они становятся все выше, независимо от того, как сильно и быстро ты нажимаешь на все кнопки.

Рано или поздно понимаешь, что осталась лишь одна ненажатая. Кнопка питания.

Когда Лора впервые поняла, что ее отец совершил самоубийство, она почувствовала такое острое чувство вины, словно у нее вырвали сердце. Вынести его было невозможно, и она превратила вину в ненависть, презирая отца за слабость, за эгоизм, за то, что он бросил ее, оставил наедине с этой мерзостью. В конце концов она выдумала, что он совершил героический поступок и положил начало семейной традиции.