Тревожный месяц вересень - Виктор Смирнов

Задиристо была настроена бабка после нескольких рюмок. По-боевому. А обычай в наших краях такой был и в самом деле. Церковное или гражданское освящение брака у нас всегда было делом десятым. Сговорились при свидетелях точка. Слово в Полесье всегда ценилось дороже бумаги или кадила.

— Серафима! — сказал я и заглянул ей в глаза. Они глубоко утонули в тени подлобья, смышленые бабкины глазки. — Сегодня ночью всякое может случиться. Например, бросят в окно гранату. Так что постелите в сарае, наверху.

Она захлопала ресницами — поняла наконец. Когда я пошел со двора, накинув шинель, Буркан поднялся на ноги и направился следом, слабо виляя хвостом.

— Ты ж смотри! — крикнула Серафима. — Подальше от бандер, это тебе не с морячком. Не шибко суйся, не всякому рылу на ярмарку спешить, без него сторгуются.

Она чуть всхлипнула в середине этой прощальной речи, но сдержалась, закончила бойко. Привыкла к моей новой профессии Серафима.

* * *

— Ну как, Попеленко? — спросил я.

Он стоял неподалеку от хаты гончара, нахохлившись, как сельповский сторож. И автомат он обхватил, словно берданку, обеими руками прижимая к груди. Все ярче и настойчивее становился свет луны, и все резче обозначались тени. Тополя во дворе Семеренковых шелестели жесткой листвой. Окна слабо желтели.

— Ничего дела, — буркнул Попеленко. — Присматриваю. Антонина в доме. Куда денется?

Он был явно недоволен заданием, считал его причудой начальства. До чего, мол, дожил: девок охранять.

— Как рука, Попеленко?

— Та ничего… Свербит.

— Неспокойные у нас ночи!

— Куда уж неспокойнее. Ни днем отоспаться, ни ночью похрапеть.

— Верно. После войны отхрапим за все, что недоспали.

— На Гавриловом холме, — сказал Попеленко. — С такой жизнью, как у нас стала, только там.

Сочувственный тон не годился для разговоров с моим подчиненным.

— А ведь мы с тобой не удержим село, если Горелый нагрянет, правда, Попеленко? — сказал я. — У него шесть человек.

— Уж точно, — сказал «ястребок» заинтересованно и забросил автомат за плечо. — Есть кое-что? Военные «планты»?

Он покрутил пальцем-коротышкой, приставив его к виску, и вопросительно взглянул на меня. Пес Буркан прилег у сапога, высунув язык. Он казался белым при луне, этот язык, и на нем блестела влага. Гоголевская была ночь.

— Есть и «планты», Попеленко. Ты иди к Глумскому. Дай ему свой карабин. Стрелять председатель умеет. Будьте оба начеку. Ясно?

— А вы? — спросил Попеленко.

— Я буду во дворе у Семеренковых!

— Ага… — Он хитро прищурился. — Можно еще мужиков собрать. Валерика, он флотский. Вроде артиллерист!

— Если у тебя есть корабельная пушка, пригласи. Только сначала спросись у Варвары.

— Ага! — сообразил Попеленко и подмигнул мне:- Нет, Варвара не отдаст. Ну, Маляса можно. Он же охотник.

— Ты бы еще Гната предложил, — сказал я.

— Ну, Гнат у нас не в счет, — ответил Попеленко.

— Не в счет?

Я вспомнил вдруг: Гнат, возвращавшийся из УРа с тяжелым мешком за спиной, застыл на какое-то мгновение у хаты Кривендихи, наблюдая за танцующими. Он заулыбался во весь рот, пропел что-то, радуясь общему веселью, и отправился дальше, незамеченный, не нужный никому деревенский дурачок… Это было перед тем, как Климарь, наклонившись к Валерику, сказал что-то об Антонине и Валерик, не сводя с нее глаз, двинулся вперед. А потом… потом мы с Валериком шли на пепелище, и, словно пролетевший мимо цветастый осенний лист, мелькнула юбка Варвары.

С появления Гната и начались все беды.

— Говоришь, Гнат не в счет?

Я вспомнил, как он сидел в углу чисто прибранной горницы, среди белизны стен, расшитых рушников, непричесанный, грязный дурень. Варвара латала ватник. «Жалко его». Жалко? Абросимова она не пожалела. Штебленка — тоже. С чего бы ей испытывать это чувство к Гнату.

Гнат каждое утро ходил в УР. И каждый вечер возвращался. Я встретил его на старом Мишкольском шляхе. Гнат шел, не слыша моих окриков. Потом он охотно уселся на сноповозку, а через сотню метров мы столкнулись с ними. И никто из них не сделал даже попытки подойти к телеге. Они пропустили нас, как будто увидев какой-то тайный знак. Как будто пожалев. Кого? Меня или Гната? И с чего это им, как и Варваре, болеть жалостью?

Что еще удивило меня? Гнат был сыт. Он был сыт, возвращаясь из УРа. Но кто мог накормить его там? И кому бы пришло в голову кормить Гната, кому он нужен? Помнится, у Варвары, когда я спросил, что видел он в УРе, дурачок забормотал какую-то чушь о московском сладком сале… Хозяйка оборвала его. Гнат смотрел на Варвару по-собачьи преданными глазами. Говорят, собаки, если их выдрессировать, могут носить записки в ошейнике. Надо только прикормить, приласкать.

— Да, Гнат не в счет! Это ты здорово сказал, Попеленко. На Гната никто не обращает внимания. Пустое место.

— Что это вы заладили, товарищ Капелюх, «не в счет», «не в счет», заметил «ястребок». — Какие будут наказы?

— Пошли-ка к тебе, Попеленко!

…Попеленковская ребятня уже улеглась на полати. Каганец еле разгорелся в спертом воздухе. Я увидел девять пар грязных голых пяток, обращенных к огню.

— Который Васька? — спросил я.

Попеленко быстро сориентировался и ухватил одну из пяток. Мы извлекли Ваську из общей кучи, как стручок гороха. Он моргал глазами, щурился на огонь, шмыгал носом.

— Слушай, Василь! — Я подергал его слегка за ухо, чтобы привести в чувство. — Ты говорил, что никто не заходил за все воскресенье к Варваре, так?

— Никто… Что ж я, брешу?

— А Гнат?

— Гнат? — Васька усиленно засопел, белесые поросячьи ресницы его забились. — Так то же Гнат. Вы ж про Гната не спрашивали.

Вот именно. Гнат не в счет! Сорок лет, от дня рождения, он ходил в деревенских дурачках, на него обращали внимания не больше, чем на соседского петуха.

— Так он заходил?

— Ну, Гнат заходил.

— Когда?

— Ну, утром был.

— Это когда Варвара вернулась от нашей хаты, поговорив с Климарем?

— Ага. А еще вечером заходил. С мешком. Песню пел… Я говорю: «Чего распелся»? А он в ответ «Бе-е-е…»

Васька хихикнул. Он стоял босиком на глиняном полу, цыпки у него чесались, и он тер нога о ногу.

— Потом Варвара вышла на вечеринку?

— Ага. Гнат подался в свою халупу, а она начепурилась и пошла.

— Ну все, Васька. Давай спать.

Он, удивленно поморгав, полез обратно на полати. Раздался писк потревоженных малышей, пятки пришли в движение, но вскоре успокоились, улеглись одна к одной, как ячейки в сотах. Мы с Попеленко вышли на улицу. Буркан ждал нас, вислоухая тень сидела рядом с ним. Небо совсем выгорело от лунного света.