Островитянин - Томас О'Крихинь

Так мы и сделали. Когда я поднял первую ловушку, там что-то страшно загромыхало.

– Должно быть, там угорь, – сказал Пади.

– Не думаю, чтобы он, – ответил я.

Я сунул руку в ловушку и вытащил оттуда здоровенного омара. А потом еще одного.

– Там два омара? – осведомился мой старшой.

– Да, – сказал я, – два превосходных омара.

– Вот и два шиллинга, – сказал он и продолжил, – Боже милосердный, сколько же слез и пота мне приходилось проливать в Америке за два шиллинга, вместо того чтобы просто поднять на лодку ловушку с глубины в две сажени!

К тому времени мы вытащили последние ловушки, и в них сидело двенадцать прекрасных омаров.

– Спорим, там двенадцать омаров? – спросил Пади.

– Да, и к тому же нешуточных, – ответил я.

– Эта дюжина, пожалуй, лучше тех, что мы поймали в середине дня. И ловить их легче, – сказал он. – Мария, матерь Божья, сколько же шиллингов можно найти в море, легко, по сравнению с прочими местами, где люди проливают пот и кровь, чтобы их заработать! Клянусь спасением души, если бы люди в Америке могли зарабатывать деньги вот так легко, они б ни сна, ни отдыха не знали, а только тягали бы омаров! К тому же на них надо так мало наживки.

Хотя обычно он говорил много чепухи, так что часто я не решался ему верить, этим словам я поверил безоговорочно, потому как сам был уже не такой желторотый, чтоб не знать, что творится в жарких странах за океаном: тяжелая работа, и все время под руку смотрит бригадир, а то и два.

Мы отдыхали примерно час, когда я заметил, что он снова собирается браться за весла.

– Не время нам дремать, – сказал Пади. – Раз уж мы так проводим ночь, давай-ка что-нибудь на этом заработаем, – заявил он, вытягивая веревку с ловушкой, которая была привязана впереди, на носу, и удерживала нэвог, когда мы были в море.

Так вот, как я уже сказал, мне приходилось быть у него мальчиком на побегушках, вместо того чтобы быть хозяином. Иначе мы бы никогда не закончили. Снова взялись за работу, и, когда управились со всеми ловушками, у нас набралась еще дюжина. Мы опять встали на якорь, и я принялся пересчитывать омаров. У меня вышла ровно дюжина.

– Что, много их у тебя? – опять спросил старшой.

– Ровно дюжина, – сказал я ему.

– О, ничего удивительного, что на ирландском побережье должно жить столько бедняков, – сказал он, – да и живет. И поделом им! Хорошо же им дрыхнуть, чертову отродью, в такую чудесную спокойную ночь! А тут тем временем можно заработать серебро и золото без особых усилий.

Думаю, в чем-то он был прав, да только несчастный грешник не в силах бодрствовать день и ночь, даже если деньги посыплются с неба. Мы постояли еще немного; сам не знаю, как я задремал. То есть это Пади сказал, что я задремал и поспал основательно.

– Кажется, заря занимается. Лучше еще разок вытянуть ловушки, а потом уж будем дома, и никто не узнает, как мы провели ночь, – сказал он, бросая веревку и поднимая весла.

Клянусь вам, чувствовал я себя в ту пору не очень здорово: холодным утром с пустым брюхом, с ломотой в костях, с тяжелыми веками, обессиленный до крайности, как бы там себя ни чувствовал этот паршивец на носу лодки. Но я все-таки собрался еще раз, потому что должен был, и, к тому времени как закончил с ловушками, у меня набралась новая дюжина омаров, а к ним еще два.

Когда мы отправились домой, то, представь себе, заметили судно, причаленное там, где ему и надлежит, и сразу видно, судно это нездешнее. Оно повстречалось нам в Проливе и было достаточно близко от нас, чтобы подобраться к нему и поговорить с командой. Проходя сбоку от судна, мы разглядели на нем чужое имя, и имя это было «Шемрок»[121]. На нем виднелся бак, и его послала пятая компания. Оно искало омаров – точно так же, как все прочие. Они спросили, много ли у нас омаров и сколько мы за них хотим. Мы ответили, что на борту у нас совсем ничего нет, но зато есть немного в загашнике неподалеку. И еще мы сказали, что просим с них не больше, чем с любого подобного судна.

– Привезите скорее все, что у вас в загашнике, – велели нам.

Мы быстро сплавали – схрон у нас был недалеко – и привезли им с собой все шесть дюжин, что у нас имелись. Омаров пересчитали всех до одного и выдали нам три золотых соверена – вот сколько мы заработали за день и ночь лова. Я рассказал это капитану и добавил, что хотя мы провели в море целую ночь и порядком устали, но даже если и так, то все равно мы эту ночь провели не зря. Услышав это, капитан велел нам немедленно подняться на борт. Мы извинились и сказали, что нам уже недалеко до дома. Но он не согласился, и нам все-таки пришлось подняться. Сперва он налил мне стакан, но Пади остановил его, покачав головой, когда увидел, что тот собирается налить и ему. Тогда капитан сказал:

– Еда готова, ешьте досыта.

Мы опять попытались отговориться и объяснили, что нам до дома рукой подать, и доплыть туда сейчас совсем несложно. Но голодный человек не может устоять, когда для него готова пища. Пришлось нам принять приглашение хозяина, поскольку его дом и был сейчас в море, на этом роскошном судне. Никогда еще, ни на суше, ни на море, я не видел ничего столь же искусно украшенного; что же до нас двоих, то мы смотрелись как пара хорошо откормленных кроликов на столе. Один из людей капитана посоветовал нам выходить как можно дальше в море, потому что как раз в открытом море клюет лучше всего.

Мы наелись досыта. Мне было немного стыдно за то, что я, такой потрепанный и грязный, сижу в подобном месте, но моего брата не волновало ничего, а только набивать себе живот. Все свои скромность и стыд, присущие ему с детства, он давно растерял в дальних странах и сказал мне, что, если бы я сам провел немного времени на чужбине, мне бы тоже было все равно, от кого и как я получаю еду.

Когда мы поднялись на палубу корабля, капитан, расхаживая взад и вперед, принялся расспрашивать нас об омарах и о том, много ли их в округе. Мы ответили на все вопросы, что он задавал, и вскоре, попрощавшись с ним, отбыли домой.

Когда мы достигли причала, некоторые только выходили из гавани, а другие всё еще спали. Когда лодку вытащили на сухое место, Янки сказал:

– Лучше нам отвезти на это судно бутылку молока и дюжину яиц. Много времени это у нас не займет, а все же будет что предложить этим благородным господам. Такие прекрасные люди мне редко попадались.

Мне нравилось, когда он говорил речи, достойные мужчины, хотя очень часто от него можно было слышать такое, что мне совсем не нравилось. Я поднялся на гряду, а ему пришлось немного подождать в том же месте, пока я не вернулся обратно с бутылкой молока и дюжиной яиц.