Островитянин - Томас О'Крихинь

Мы снова поплыли к маленькому судну. Вахтенный узнал нас, и я передал наверх бутылку молока и коробку, в которой были яйца. Один матрос взял их и передал дальше наверх. Для них это были необычные вещи, потому что ни яиц, ни молока в море нельзя было достать. Капитан о чем-то поговорил с матросом, который поднял все это на борт, и через некоторое время тот вернулся с коробкой, полной до краев. Там было понемногу всего, что только нашлось у них на судне: галеты, табак, приличный кусок мяса и всяческая прочая снедь. В довершение всего, осмотрев коробку, я, представь себе, нашел там полпинты спиртного. Мы отчалили и скоро оказались дома. Проспали мы до обеда. Это было для нас новым правилом, которое мы сами себе и установили.

После обеда мы вышли и принялись вынимать ловушки и готовить их на следующее раннее утро: именно в эту пору в них попадалось больше всего омаров. Им, омарам, не нравится полуденное время, потому что тогда для них слишком светло. Когда солнце село за море, мы принялись вытаскивать ловушки, и в них оказалось порядочно. Так мы провели на воде еще одну ночь до рассвета и к утру набрали хороший улов. Тогда же мы поняли, что лучше всего они клюют в ночные часы. С тех пор каждой ночью, если погода была подходящая, мы выходили в море – так, чтобы в наши сети попадался добрый улов и никто бы об этом не узнал.

Однажды прекрасной осенней ночью мы вынимали ловушки и услышали, как кто-то прямо посреди ночи поет песню – мягко, плавно и протяжно. Она доносилась с севера, с других скал, которые были примерно в полумиле от нас. Сердце мое подпрыгнуло, и я очень растерялся.

– Ты слышишь? – спросил я брата.

– Отлично слышу, – сказал он.

– Пойдем домой, – сказал я ему.

– Ой, ну и глупый же ты! Это ведь просто тюлени.

– Какие же это тюлени? Разве у них бывают человечьи голоса?

– Вот именно что бывают, – сказал он. – Сразу видно, что ты никогда раньше их не слыхал. Голоса у них бывают совсем как у людей, когда много тюленей собирается вместе на суше. Гляди, сколько их сейчас сбилось вон на тех скалах позади нас. И вот еще что: они все поют, так что совершенно все равно, какие это тюлени.

Я позволил себе поверить ему, поскольку хорошо знал, что люди, которые пожили за морем, не боятся никого, ни живых, ни мертвых. Думая об этом, я решил отбросить свои страхи, и мы провели остаток ночи точно так, как и любую другую ночь, хотя мне по-прежнему было не по себе.

Скоро я вновь услышал протяжное мягкое пение. Мне показалось, что кто-то поет «Эмон Скиталец», прямо как человек, но я не давал этой мысли засесть у себя в мозгу. Что до моего брата, то он даже насвистывал мелодию. Так они и пели: тюлени на западе, а Пади на востоке. Он старался меня подбодрить, наверное.

Ну вот. Мы вытащили ловушки, и там была дюжина прекрасных омаров.

– Ну что, дюжина есть? – спросил Пади.

– Так точно. Ни больше ни меньше.

– Черт! Ты теперь всю дорогу домой как на иголках будешь из-за бормотания этих тюленей! А пожил бы ты немного в чужих краях, тебе бы стало все равно, – сказал он.

Без сомнения, и в этих его словах была правда, хотя иной раз он бывал вовсе не прав. Он не останавливался, пока мы снова не стали на якорь с теми же ловушками. И в довершение всего выбрал такое место, где лучше всего было слышно, как поют тюлени! Пока мы готовились, не доносилось ни звука, но совсем скоро они подняли крик все разом, и их стало одинаково слышно отовсюду.

– Вот интересно, что заставляет их то и дело так сходить с ума, – спросил я у своего напарника, – а в другой раз они совсем затихают?

– Они ведут себя так всякий раз, когда один из них выходит из моря. Он теперь сохнет на скалах, а до этого они все спали, – объяснил Пади.

В ту минуту был такой шум, что никому, пожалуй, не доводилось – ни на ярмарке, ни на празднике – слышать столько песен, перекрывающих друг друга. Я согласился с тем, что брат рассказывал о тюленях, потому что, по сравнению со мной, опыта в жизни у него вообще было больше. Пади объехал много мест – в отличие от меня, никогда не покидавшего родного угла. Он провел долгое время в Новом Свете и обычно нанимался там на сезонную работу вдалеке от тех мест, где проживал. Ну и вдобавок ему было на двенадцать лет больше, чем мне.

– Погоди, пока будет дневной свет, – нам, должно быть, уже недолго ждать, – и вот тогда ты увидишь тюленей, которые сохнут вон там, на скалах, – сказал он.

– Но я часто видал, как тюлень в одиночку сохнет на камнях, – ответил я.

– Но ты уж больше не будешь так бояться, когда привыкнешь ходить по ночам. Ты вообще перестанешь обращать на них внимание, когда услышишь завтра ночью, – сказал Пади.

Я понял, к чему он клонит, как только брат закончил говорить: ну конечно, теперь мне никак не удастся избежать того, чтобы бодро, со всем желанием выйти с ним на рыбалку следующей ночью. Вскоре он сказал, что на востоке занимается новый день и нам больше не нужно ставить ловушки.

– Подожди, пока рассветет получше. Тогда нам меньше придется обшаривать все вокруг.

Вся эта история закончилась тем, что, когда мы решили уходить, уже вполне развиднелось, и в эту самую минуту певцы на скалах окончательно ошалели и завопили все хором.

– Еще немного, и эти ребята уберутся отсюда, – сказал старшой.

Скоро день стал совсем ярким, и на гребне скалы стало можно разглядеть кучу тюленей. Некоторые из них подняли головы, прочие огрызались друг на друга то тут то там, но один – большой, мощный – уже довольно давно лежал наверху, над ними и все еще не двигался. Брат сказал мне, что тот по-прежнему дремлет, и вот когда он проснется, то на скале начнется настоящее светопреставление. Тебе, читатель, могло бы показаться, что Пади до этого всегда жил в компании тюленей – столько у него было знаний о них, в отличие от меня.

Мы оставались на якоре возле ловушек, пока все тюлени, один за одним, не спустились вниз, в расселину. Это дело заняло бульшую часть утра. Наконец большой тюлень пробудился ото сна и, подняв голову вверх, издал ужасный рев, который разнесся повсюду. Конечно, этот крик не остался незамеченным всеми тюленями, что были на скале, потому что это был вожак всех тюленей – и больших, и маленьких. Вскоре он начал спускаться вниз. Это был бык, здоровый, как любой бык на суше. Он подсунул морду под тюленя, который был ближе всех к нему, поднял его над скалой на высоту корабельной мачты и не остановился, пока не сбросил сородича в море.

Вот тогда на ярмарке началось настоящее буйство. Когда остальные тюлени увидели это зрелище, то бросились к воде во весь дух. Каждого из них, кто медлил, вожак поддевал носом, поднимал высоко в небо, а потом вышвыривал в волны, скинув так всех, кто еще сох, и таких было много. Большой хозяин задержался еще немного на скале, переводя дух и глядя, согнал ли он всех подчистую. Затем сам отправился в море, и волна, какая поднялась, когда он нырнул, – как мы оба друг другу сказали – могла бы потопить небольшой корабль. И пока у них творилось все это безобразие, никто из других тюленей даже не пикнул, уж поверь мне.