Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

бы всё было, как обычно, суровый взгляд, профессиональная сосредоточенность на лице, и, тем не менее. Что-то ещё появилось в его начальнице со вчерашнего вечера, что-то такое, что Кир не мог сформулировать словами, но интуиция сигналила — не лезь, помолчи, не связывайся. Анна Константиновна стала совсем другой, он чувствовал это.

«Помертвела», — подобрал он нужное слово и мысленно поёжился.

— Ты всё понял? — Анна Константиновна закончила наконец свою речь.

— Понял, — Кир с готовностью кивнул, но тут же, словно бес его в бок толкнул, не сдержался и добавил. — Да что там делать-то, Анна Константиновна? Павел Григорьевич всё равно спит, а этот…

И моментально пожалел о том, что неосторожно упомянул Савельева.

— Ты будешь со мной препираться? — холодно осведомилась она, чуть вскинула бровь, и этого жеста оказалось достаточно, чтобы Кир пожелал в тот же миг взять свои слова обратно и вместе с ними оказаться далеко-далеко.

Он замотал головой, успев подумать, что пусть его хоть режут, слова ей больше не скажет.

— Тогда марш туда, где ты и должен находиться. Быстро.

Повторять ему не понадобилось, и Кир торопливо устремился в сторону тайника.

«Не, у них там какие-то свои тёрки дурацкие, — размышлял он. — А я во всём виноват. Этот, Савельев, со вчерашнего дня кидается, рычит, словно это из-за меня он со своей бабой поругался. Теперь вот тут на ровном месте огрёб. Сами разобраться не могут, а я — крайний, как обычно».

Кирилл не очень понимал, что там вчера произошло между Анной Константиновной и Савельевым, но что-то было такое в её тоне, отчего Савельев побледнел, рванул за ней как мальчишка, а Литвинов напрягся, и привычную насмешку с физиономии словно рукой смахнули. Да и сам Кир, хоть его это и не касалось, струхнул, а потом и вообще чуть ли не кубарем выкатился из комнаты, оглушённый рявканьем Савельева.

В тайнике было неестественно тихо. Кир уже привык, заходя в предбанник, слышать голоса вечно спорящих мужчин, иногда смех, но чаще — тяжёлые, уверенные шаги Литвинова, который ни минуты не мог усидеть на месте. Сейчас шаги, кажется, тоже раздавались, но уже из комнаты самого Бориса Андреевича. А у Савельева было подозрительная тишина. Кир осторожно заглянул внутрь — Павел Григорьевич спал, беспокойно, что-то нервно бормоча во сне.

Неудивительно, конечно. Утром, когда Кир ставил капельницу, он обратил внимание на красные, воспалённые глаза Савельева и общий помятый вид. Павел Григорьевич даже его, Кира, не замечал, погружённый в какие-то свои мрачные думы. И Литвинова не слушал, который стоял рядом и сердито выговаривал, что так нельзя, что он себя доведёт, а им сейчас нужна светлая голова и чётко работающие мозги.

Значит, Савельева всё-таки сморило — не железный же он.

Ну и хорошо, пусть себе спит. Кирилл даже обрадовался. К Литвинову тоже заглядывать не стал — и так понятно по звукам, что с этим всё в порядке, мечется опять, как зверь в клетке. Никакого желания общаться с ним Кир не испытывал, то ещё удовольствие — Литвинов примется снова за свои вечные подколки, а ему только и останется, что стоять и обтекать. Ну уж нет, с него хватит, свою норму по подколкам, выволочкам и назиданиям Кир на сегодня выполнил — ото всех огрёб. И теперь у него есть занятие намного интереснее.

Он плюхнулся на стоящую тут же в коридоре банкетку, раскрыл книгу, которую всё это время сжимал в руке. И даже улыбнулся, предвкушая…

Если бы полгода назад кто-то сказал ему, что он будет вот так читать взахлёб, урывая каждую минутку, дрожа от нетерпения, переживая за героев, как за себя самого, Кир бы ни за что не поверил. Библиотеки, заботливо натыканные на каждом этаже, Кирилл Шорохов обходил стороной, а если и заглядывал туда в компании таких же оболтусов, как он сам, то точно не за книжками, а от скуки или поглазеть на новую молодую библиотекаршу, про которую Лёха Веселов говорил, что у неё грудь пятого размера. Читающих и прочих ботаников Кир презирал, потому что ну что там может быть интересного в этих книжках — какие-то вымышленные герои, да пусть и не вымышленные, какая разница. Всё равно они жили давно, ещё до Башни. И проблемы у них были другие, равно как и жизнь.

А потом у него появилась Ника.

В библиотеку в квартире Савельевых Ника потащила Кира почти сразу же, в первый день, а вернее утро, когда он появился у неё. Вечером накануне им было не до этого — они целовались в гостиной под шелест звёзд у них над головами, смеялись, говорили, переплетали пальцы, касались, не могли оторваться друг от друга, уснули почти одновременно и так же одновременно проснулись.

А утром она, схватив его за руку, потащила вглубь большой квартиры — растрёпанная, сонная, в мятой рубашке, небрежно сползшей с плеча — потащила не куда-нибудь по гостиным и оранжереям, а в святая святых, в библиотеку.

Кирилл смотрел на полки, уходящие в потолок, на разноцветные корешки книг, которых касались тонкие солнечные лучи, прилетевшие сюда вслед за Никой, и испытывал странные чувства. Эта большая и светлая комната, непривычная и непохожая на то, что он видел до этого, поражала, но вместе с тем все эти тома и фолианты ничего не будили в нём, ему было не до них. Хотелось опять сграбастать эту чуднУю рыжую девочку в свои объятья, уткнуться в золотые, спутавшиеся колечки, пахнущие цветами и солнцем, но каким-то шестым чувством он понимал, что сейчас не надо — тут не надо. А она, укутанная облаком серебристой книжной пыли, водила тонким, почти прозрачным пальчиком по корешкам книг, чего-то искала, отмахиваясь от назойливого солнечного лучика, который рыжим котёнком тыкался в книги вместе с ней, помогая и мешая одновременно.

— Какая твоя любимая?

Он не сразу понял, о чём это она, а когда понял, растерялся. Любимая? Книга любимая? Как это?

Кир почти не читал книг, то есть когда-то, ещё в интернате читал, если задавали, и то не всегда, конечно. Он был уверен, что книги — это скучно. То ли дело кино: ярким калейдоскопом сменяющиеся картинки, всё сразу понятно, а книги…