Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

нём упоминать имя Анны Константиновны, а при ней — имени Савельева. И всё равно…

— Новости есть? — Павел Григорьевич не без усилий справился с собой и обернулся к другу. Литвинов отрицательно покачал головой.

Савельев устало облокотился о косяк двери. А Кир не сводил с него глаз. Он впервые, наверное, за всё то время, что знал Павла Григорьевича, посмотрел на него не как на Главу Совета, всемогущего и неприступного, и даже не как на Никиного отца, едва терпящего его, Кира, ради своей дочери. Он посмотрел на него как на того мальчишку, который спорил со своим другом из-за того, кто из них был больше похож на книжного героя. И ему даже показалось, что он на миг увидел его — того пацана, веснушчатого, как Ника, с непослушными вечно растрёпанными волосами. Но лишь на миг, не больше. Савельев внезапно подобрался, сжал губы, расправил широкие плечи, в глазах сверкнула сталь.

— Пойдём, Борь, ещё раз пройдёмся…

Он не договорил. Дверь, ведущая из тайника наружу, в общий коридор осторожно приоткрылась, и к ним вошёл Сашка Поляков. Увидел их всех, нерешительно остановился.

— Ну что? Нашёл что-то? — тут же быстро спросил Павел Григорьевич, подавшись вперёд.

Поляков кивнул.

— Хорошо, пойдём тогда, расскажешь. Борь, чего завис? — Савельев стал привычно отдавать распоряжения, и тень мальчишки из прошлого исчезла из его облика, словно и не было её.

Они торопливо прошли в комнату Павла Григорьевича. Уже на самом пороге Литвинов, который шёл последним, обернулся, нашёл взглядом Кира, кажется, хотел что-то сказать, но не стал, промолчал, только улыбка едва тронула губы и тут же погасла, и Борис Андреевич скрылся за дверью. А Кир так и остался сидеть один в коридоре, переваривая то, что только что услышал и прижимая к себе книжку, ту самую, которой зачитывались до него миллионы мальчишек.

Глава 19. Павел

Соображал он плохо. Сказывалась бессонная ночь, проведённая в бестолковых мыслях и бесконечных метаниях, когда он, как заведённый, гонял свою вину по кругу, искал слова в своё оправдание и даже находил. Но едва он представлял себе, как скажет ей всё это, слова тут же рассыпались в прах, и лицо Анны, серьёзное и строгое, стоящее перед глазами, выцветало, и из небытия, из дальнего угла памяти, где пылились забытые воспоминания, проступала Лиза, бледная, неживая, с детской обидой, расплескавшейся в синих глазах.

К утру он совершенно выдохся и сказал себе: «Всё, Паша, на этот раз точно всё. Кончено окончательно и бесповоротно». Повалился на кровать, долго лежал, уставившись в тёмное пятно на потолке, уже без мыслей, с пустой головой, пока наконец не вырубился — нырнул в беспокойный сон, где уже не было и не могло быть Анны.

— Ну, так что скажешь? — Борис толкнул его в бок.

— А? Что?

Павел перевёл взгляд на тетрадку, которую Борис подсунул ему под нос. Пробежался по рядам фамилий, дат, отметил ровные аккуратные стрелочки, соединяющие некоторые имена.

— Получается, что никакой связи между тем инженером Барташовым и дневником нет.

— Получается, нет, — Борис нахмурился. Помолчал немного и обратился к сидящему рядом Полякову. — Это точно всё?

— Точно, — кивнул тот. — Я проверил.

— Ах ты ж, — Борис не удержался, выругался. Длинно, выпуская скопившееся напряжение. Вскочил, тут же снова сел, запустив пальцы в волосы.

— Борис Андреевич, — осторожно начал Поляков. — Там ещё кое-то было, в архиве. Кравец приходил. Он меня не видел, я за другим стеллажом стоял. Он вернул в архив документы, и это были метрики детей Киры Алексеевны Ставицкой. Я потом посмотрел и потому и подумал, что это может быть связано.

Парень опять принялся пересказывать свои изыскания, ещё раз озвучил вывод, что Анатолий Ставицкий на самом деле сын Кирилла и Лилии Андреевых. Повторил, что это, конечно, не точно, но напрашивается. Павел отметил про себя, что Поляков обращается в основном к Борису, усмехнулся — видно, он действительно сегодня выглядит неважно, раз его даже к обсуждению не привлекают. Хотя чего тут обсуждать. Скорее всего, так оно и было. А толку-то от этой информации?

— И если Кравец искал сведения про тех же людей, получается, он тоже знает про дневник? — Сашка выпрямился, уставился на Бориса.

— Про дневник? Возможно. Ты как считаешь, Паш?

Павел чуть помолчал, потом нехотя ответил:

— Не вижу, если честно, что это нам может дать.

Борис всё-таки не выдержал, вскочил со стула. Слава богу, ума хватило не удариться опять в свои безумные гонки — сейчас Павел точно не выдержал бы Борькиного мельтешения, — встал как вкопанный, закусил нижнюю губу. По лицу галопом помчались мысли, прищуренные зелёные глаза ярко блестели.

— Мне тогда можно идти? — осторожно спросил Сашка.

Борис не ответил, погружённый в свои размышления, и Павел тихонько кивнул парню.

— Иди, Саша. И спасибо. Ты нам очень помог, — сказал по привычке, по инерции, потому что так надо было, скрывая за вежливостью своё разочарование.

За Сашей Поляковым тихонько закрылась дверь. Павел ещё раз поглядел на сделанные записи, едва заметно пожал плечами. Это не укрылось от Бориса.

— Зря между прочим ты плечиками пожимаешь. Думай, Паша, думай. Что-то здесь есть — точно тебе говорю, — Борис склонился над столом, принялся перебирать бумаги — страницы дневника Ледовского, те схемы, которые набросал сам Павел, ещё раз перелистал Сашкину тетрадь. — Я так полагаю, надо отталкиваться от твоего дядюшки. Анатолия Арсеньевича, который у нас внезапно превратился в Анатолия Кирилловича. И он, заметь, Паш, видел, как твой отец убивает его отца. Шесть лет — не самый большой, конечно, возраст, но такие события оставляют след в душе и психике.

— Боря. Он умер лет десять назад. И если его психику что-то и пошатнуло, то мстить надо было раньше и не мне.

— А вот не скажи…

— Слушай, — голову Павла тисками сдавила боль, мысли, какие и были, словно вымело. — Я чего-то совсем не в состоянии сейчас о чём-либо думать. Как-то мне…

Он споткнулся, силясь подобрать более мягкое определение своего состояния, но так и не придумал ничего цензурного