Кладоискатель и золото шаманов - Юрий Гаврюченков

Из города выехали беспрепятственно. Дорожный инспектор мельком глянул документы Михаила Соломоновича и отпустил машину. Все было подозрительно мирно. Казалось, сюда не дошли известия ни об усть-марьском побеге, ни об усть-марьской резне. Во всяком случае, на пассажиров менты не обратили ровным счетом никакого внимания. Мы отъехали от поста и остановились возле дорожной закусочной. После бани зверски хотелось есть. «Скания» с Гольдбергом-старшим подвалила аккурат к десерту. Мы сели в «шевроле», и поездочка началась.

Меньше всего я хотел бы повторить этот забег. Если уж поездка в мягком вагоне из Москвы до Красноярска показалась мне безумно долгой, то что говорить о затяжном пути на машине! Перегоны, перекусы в придорожных гадюшниках и – дорога, дорога, дорога, перемежаемая редкими и короткими ночевками в мотелях. В детстве я никогда не хотел быть шофером-дальнобойщиком, в отличие от других мальчишек, наверное, инстинктивно понимал тоску бесконечной трассы. Решительно не принимаю этой романтики. Впрочем, trahit sua quemque voluptas.[20]

На второй день сидячего образа жизни расклеился Вадик. Мы со Славой переместились в «сканию», предоставив Гольдбергу-старшему вести машину посменно с другом, а Гольдбергу-младшему позволив улечься на широком диване «шевроле». Однако к Перми Вадику сделалось совсем хреново. Его трясло, мутило и подташнивало. Рана загноилась, он заметно ослаб. После Ижевска перестала помогать волшебная аптечка Михаила Соломоновича, и мы стали всерьез обсуждать – вернуться в город и сдаться на милость врачей или дотянуть до Казани, чтобы передать больного на руки каких-то сомнительных корешей Давида Яковлевича. Оба расклада были мутными, а первый так и вообще губительный: о пациенте с пулевым ранением в больнице сразу телефонируют ментам. И мы решили везти Вадика дальше. Золото в кузове не оставляло возможности выбора.

Вадиковы мучения кончились в Москве. Пока мы с грузом ждали в мотеле, «шевроле» умчался в город и к вечеру вернулся без раненого пассажира. Усталый, но довольный Давид Яковлевич предложил немедленно выдвигаться в Петербург. Мы домчали до него к полудню, трижды остановленные мусорами и один раз подвергнутые досмотру питерским ОМОНом с выворачиванием багажника и проверкой документов. Наши со Славой паспорта успешно заменила пятидесятидолларовая банкнота. Выглядели мы опрятно, вели себя скромно и претензий не вызвали. Да здравствует коррупция!

Я так и не узнал, что мы везли на «скании» от самого Красноярска. В накладной были указаны обои и плинтуса. Не исключено, что так оно и оказалось на самом деле.

Главный груз наконец оказался в гараже Давида Яковлевича, реализовав семейную легенду Гольдбергов в трех центнерах чистого золота.

Сибирская экспедиция закончилась.

* * *

Только сейчас, в спокойной обстановке, я смог оценить величие своей находки. Из дальнего угла гаража Врата являли собой потрясающее зрелище. Электрический свет отражался от них волшебный сиянием, в котором окружающие предметы теряли грубую реалистичность и обретали неземную эфирную красоту.

В то же время сияние Врат не имело ничего общего с мягким золотым светом из моего сна в часовне. Врата сверкали холодно, но неодолимо притягательно – зримое воплощение земной власти.

– Прекрасно, – позади отворилась дверь. – Я тоже все никак не могу привыкнуть.

Гольдберг зачарованно стоял на пороге. В пальцах дымилась толстая сигара.

– Становится понятно, почему евреи переплавили все украшения в золотого тельца, – хрипло сказал я, от долгого молчания и ядреного растворителя сел голос. – Пока Моисей получал инструкции на вершине горы Синай, стоявшим у подножия было явлено истинное божество всех времен и народов.

Давид Яковлевич улыбнулся.

– Странные мысли приходят в голову, если несколько часов подряд работать согнувшись, в парах токсичной летучей дряни, – с пониманием заметил он. – Пора сделать перерыв. Пойдемте кофе пить.

– С удовольствием. – Я прошел в дом мимо Гольдберга, который замер, затянувшись сигарой, и наслаждался картиной.

Не берусь утверждать, что его больше грело: красота золотого блеска или сознание размеров богатства в своем гараже. В любом случае, золотой телец снискал в лице Гольдберга искушенного поклонника. Давид Яковлевич разбирался в золоте. Через его руки прошло достаточное количество изделий из благородных металлов, чтобы сформировать и накопить тайное знание.

Мы расположились у камина, в котором догорали толстые головни. Два кресла, между ними столик с серебряным подносом, чашками и сахарницей. Гольдберг отвалил к столу возле дальней стены, на котором были расставлены кофейные причиндалы, и занялся ручной мельницей, массивной, старой, явно не XX века. По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Гольдберг засыпал его в объемистую медную джезву с длинной ручкой, залил водой, еще раз затянулся сигарой и подошел к камину.

– Пока Донны нет, можно посвинячить, – заговорщицки подмигнул Давид Яковлевич, присел на корточки и угнездил джезву на углях.

Пузатая посудина для варки кофе смотрелась в камине на удивление естественно. Ее сделали в те времена, когда пищу было принято готовить на живом огне, когда еще не было пластмасс, а электрическое освещение и самодвижущиеся экипажи существовали только в воображении ученых чудаков.

Выдыхая из себя зловонную отраву, я тосковал по этим благословенным временам и все лучше понимал тягу Гольдберга к антиквариату. Вот кто знал толк в вещах! На даче (да и в городе тоже) у Давида Яковлевича я не заметил ни одного предмета из синтетических материалов. Все было настоящим, в отличие от современных изделий, превращающих свежеотремонтированную и заново обставленную квартиру в безликий кукольный домик.

Трижды подняв пену, Давид Яковлевич поставил джезву, по начищенным бокам которой потянулся налет копоти, на серебряный поднос. Сходил к дальнему столу за хрустальной пепельницей и опустился в кресло.

– Может быть, хотите есть?

– Нет, спасибо, – от растворителя слегка мутило, – а вот капельку выпью с удовольствием.

Давид Яковлевич жестом фокусника выудил с нижней полочки кофейного столика бутылку «Багратиони» и пару коньячных бокалов.

– За успех нашей работы, – сказал он.

– Ох, пора бы! – вздохнул я. – Ибо трудом праведным не наживешь палат каменных.

Гольдберг фыркнул. Трехэтажная дача его была выстроена из кирпича и обложена понизу тесаным гранитом.

Легонько стукнулись стенки бокалов. Выпили. Я посидел немного с закрытыми глазами. От камина шел жар. В голове все плыло от растворителя, но алкоголь с кофеином должны были взбодрить. Гольдберг развалился в кресле, благодушно попыхивая сигарой. Выждав, когда заваренный кофе настоится, Давид Яковлевич размешал гущу длинной серебряной ложкой. Я втянул ноздрями аромат, взвившийся из-под проломленной пенной коры. Настоящий мокко, выращенный в нужных землях, умело поджаренный, правильно смолотый и сваренный в аутентичной посуде качественно превосходил ту бурду, которую я привык потреблять ежедневно.