Франсуаза Саган - Жан-Клод Лами

Марсель Жюйан не забыл также стремительное спасительное вмешательство Франсуазы Саган: «Она жила в то время на улице Гийнемер, напротив Люксембургского сада, а я занимал квартиру рядом с другом, на улице Феру. Мне только что сделали укол кортизона, я разговаривал с ней по телефону. Вдруг я упал в обморок. Франсуаза быстро прибежала, толкнула дверь, которая, к счастью, не была заперта, и, увидев, что я без чувств, вызвала полицию и скорую помощь».

Это одна из черт ее характера: Франсуаза Саган редко теряет присутствие духа. Эта естественная склонность к абсолютно спокойному поведению часто и многими отмечалась. «У вас альтруистический рефлекс!» — воскликнула она в машине фотографа Жан-Лу Сиеффа. Он только что внезапно затормозил и, чтобы ее поддержать, бросил руль. Это происшествие, которое относится к 1956 году, может показаться незначительным, но оно соответствует свойствам натуры романистки: склонности к юмору и естественности.

Однажды двое воров проникли в ее комнату на первом этаже на улице Алезиа средь бела дня, так, что их не услышала ни Пепита, черная кухарка, ни Ахмед, который исполнял обязанности дворецкого.

«Надо же, трубочисты, — подумала я. — Они разговаривали между собой, не обращая на меня внимание. Я поняла, что происходит, только тогда, когда один из них навел на меня пистолет. “Зачем вы ко мне пришли?” — спросила я их. “Мы работаем на этой улице”, — ответил он мне, требуя ключ от ящика. “Там только любовные письма”. Это было уморительно, когда они их стали читать и покраснели. Когда они уходили, я им крикнула: “Не прикасайтесь к собаке!”. — “Хорошо”. И на лестнице они перешагнули через Верзера, который даже не пошевелился. Занимавший комнату этажом выше Бернар Франк вышел почти тотчас. “С кем ты разговариваешь?” — “С ворами, которые пришли за моими драгоценностями”. Страховое общество мне возместило девятнадцать миллионов старыми франками. Это было не слишком много, но это меня устроило».

Верзер — замечательная немецкая овчарка. В Дортмунде его отец приобрел известность, приняв участие в задержании сорока одного вора, но сам он не обидел бы и мухи.

«Это моя ошибка, — говорит Франсуаза. — Я его воспитала, как большую кошку. Из-за его замечательной родословной ко мне часто приходили дамы со своими горячо любимыми представительницами породы женского пола. Рандеву происходило в гараже. Через час дама возвращалась и говорила мне натянутым тоном: “Моя собачка, наверное, не слишком хороша для него, он совсем ею не заинтересовался. Он предпочел играть в мяч”. Я смущенно объясняла, что Верзер так и остался ребенком и что он всегда был немного простофилей. Через три-четыре раза мне надоело извиняться. Верзер умер девственником в шестнадцать лет и, казалось, прожил счастливую жизнь».

Франсуаза очень тяжело переживала смерть своей немецкой овчарки, безобидной, как ягненок. Когда у него парализовало заднюю часть тела, она втащила его к себе в комнату и провела возле него целый день, прежде чем ему сделали усыпляющий укол. На протяжении пяти лет романистка отказывалась завести другую собаку, потом в ее жизни появился Лулу, сын фокстерьера ее подруги Пегги Рош. Она назвала его Банко, по названию игры, которой она увлекалась в казино.

«Это, безусловно, самая умная из четырех собак, которые у меня были, — сказала Франсуаза. — Когда меня просят уточнить, какой именно фокстерьер, я говорю: “Это тротт[379] с двумя т. Фокс тротт…” — “А! Фокстрот!” — восклицают люди в восхищении и в следующую секунду впадают в гнев, поняв, что над ними подшутили».

В передаче Жан-Пьера Гутена «Тридцать миллионов друзей» на TF 1 она выразила свою любовь к животным (за исключением хладнокровных, таких как змея или лягушка) и сказала, что любит гладить их шерсть.

«Животные рядом со мной с детства. Это элемент физической и эмоциональной жизни. Иногда я испытываю ощущение, что мои отношения с моей собакой намного нормальнее, чем с некоторыми людьми».

Ночью ее домашние питомцы спят на ее кровати. Из-за Мину, большого рыжего кота, романистке иногда снится конец света:

«Солнце увеличивается, приближается. Я иду по улице, обращаюсь к пассажирам, говорю им, что это важно, но они меня не слушают. Солнце продолжает расти и вдруг взрывается».

Проснувшись, она обнаруживает, что кошмаром она обязана коту, который свернулся клубком на ее ногах. Франсуаза пинком прогоняет Мину, который будет теперь целый день на нее дуться. В ее доме в Экомовиле нашли убежище лошадь Пимпин, осел и коза, уши которой Верзер любил жевать. У этой козы интересная история[380]. Франсуаза увидела ее на улице Верней, в седьмом округе, когда обедала у подруги. Очаровательная Кармен играла на барабане, стоя на табуретке, как ее научили трое бродячих цыган, стоявших рядом.

Договорившись с ними о цене, счастливая романистка, предоставившая им досрочный отпуск, поселила козу в усадьбе, где Кармен разоряла сад и время от времени запрыгивала на столик для аперитива.

«Совершенно неожиданно, — рассказывает Франсуаза, — она умерла… от старости на следующий год. Растянулась на солнышке и больше не поднялась, во рту у нее был цветок мака. Ветеринар, которого позвали слишком поздно, сказал нам, что ей было сто или около ста лет, если считать по человеческому возрасту. Она так и не смогла перебороть свой инстинкт: Кармен была старой театралкой, которая делала мне одолжение, играя на барабане. А я маршировала».

Скаковая лошадь Гасти Флег также много значила для нее. Она, вероятно, была достойна уважения, так как ее хозяйка говорила ей перед забегом: «Будь внимательна… Если ты видишь, что бесполезно, не несись… Не беги слишком быстро… Прыгай аккуратно»… «Эта лошадь, — прибавляет она, — сослужила мне огромную службу, помогая мне в нужный момент».

Силуэт лошади порой сопровождает ее посвящения. Но лишь немногие обладают теперь маленьким рисунком, полученным первыми читателями «Здравствуй, грусть!», попросившими автограф. По просьбе Жерара Мурга она приехала вечером 14 мая 1954 года к пяти часам в 9-ю типографию на улицу Опера, где были проданы 84 экземпляра романа. «Было шампанское и печенье, — вспоминает Мург. — Первый тираж был почти продан. Я предложил Франсуазе назвать типографию ее именем. “Может быть, ‘Здравствуй, грусть!’”? — спросила она. “Нет, нет, будущее остается за Саган”, — ответил я под одобрительную реакцию взволнованного Рене Жюйара».

В любом случае, более четверти века спустя, в 1980 году, кубинский представитель в Гвинее приветствовал всегда сердечным «Здравствуй, грусть!» своего французского коллегу Жан-Мари Франка[381], когда встречал его в Малабо, в столице, вне посольства. Для дипломата Фиделя Кастро, находившегося на посту в африканской стране, знаменитый бестселлер романистки, который он, наверное, прочел до своего пребывания на Кубе, олицетворял Францию, как Де Голль, Брижит Бардо, Морис Шевалье[382], в Америке.