Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Выдвигайся прямо сейчас. Связь через меня. Чем могу, помогу.

Усачев сложил услышанное с тем, что ему передали час назад, и все понял без пустых комментариев: вертолетчики отказались эвакуировать пятую роту. Она непостижимым образом оказалась в укрепленном районе душманов, где приземление смерти подобно, где лететь можно только боевым курсом. Вот и весь предварительный расклад, а выводы все умеют делать и сами.

– «962»-й, у него есть шансы? – Этот совершенно невоенный и даже нелепый вопрос непрошено слетел с языка.

Ответ же прозвучал убедительно:

– …твою мать, вся артиллерия в его распоряжении. Что я могу еще для него сделать? Что я – Бог? – Чигирин, нарушая все каноны радиосвязи, что-то продолжал кричать в микрофон, сленг перемешивался с нецензурной бранью, из всего потока слов до Усачева донеслась только одна испуганная мысль – нет у Ремизова шансов.

– «962»-й, я все понял. – Усачев сказал твердо, совершенно без эмоций, «что нельзя изменить, надо с достоинством перетерпеть». Он сказал это так, как думал, так, что командир полка потух и замолчал, а продолжил совсем другим, ослабшим голосом:

– Я отправил к нему пару «горбатых». – Он имел в виду боевые вертолеты. – А следом по тем же целям – пару «грачей», пусть отбомбятся.

– Надежда умирает последней…

Правильнее сказать, надежда совсем не умирает. Усачев, идя в колонне батальона, неотступно анализировал все, что знал о пятой роте, чему раньше не придавал значения, и его надежда крепла. Им везло, им действительно везло, среди всех рот полка у них были наименьшие потери. Это нельзя объяснить случайностью. Колесико размышлений перескочило на другое колесико, Ремизов никогда ни на что не жаловался, всегда находился с ротой, ни одной пропущенной операции. Возможно, он единственный, кто не пропустил ни одной операции. «Если с ним всегда была удача, если и сегодня она с ним… О чем я думаю? Это же смешно. Нет, совсем не смешно. Как будто его кто-то хранит».

– «Урал» на связи, – Мамаев дал комбату наушники. – «Ворон» держится. Уже четыре часа держится. Докладывает, потерь нет. Его зажали с двух сторон в ущелье Пини. В наушниках треск. У него там пекло.

– Сообщай сразу, если что…

«Черт, никаких „если“. Но что ты делаешь в долине, я же учил, только горы, только гребни. Но ты уж постарайся, Ремизов, постарайся…»

После двух часов дня связь с пятой ротой пропала. Стояла обычная для сентября жара. Но батальон насколько мог быстро, без привалов, двигался к далекому рубежу, каждый шанс надо вычерпать до конца, только тогда имеет смысл лелеять надежду. Он перевалил один хребет, впереди оставалось еще два, оба высотой до неба.

– Мамаев, с «Вороном» нет связи, что могло случиться?

– Не знаю. – Батальонный связист покосился на командира, как будто тот сам не понимал, – Все что угодно.

– Мне не надо что угодно, я тебя спрашиваю как связиста.

– Батареи могли сесть, они три дня в работе. Могли станцию о камни разбить, раз у них там такие дела. В станцию могла попасть пуля. Связи – хана. А малые Р-148, да на дне ущелья, что с них взять? – Мамаев замолчал. Что говорить, комбат и так все знает. Он боится, что там уже некому выходить на связь. И связист, набравшись духу, тихо добавил:

– Если бы что и случилось, они бы не бросили станцию, а у Ремизова все сержанты умеют на ней работать.

Когда батальон преодолел гребень второго хребта и начал движение вниз по серпантину, сумерки сгустились окончательно и превратились в ночь. С востока, из Пакистана, натянуло кучевые облака, и они скрыли за своим покрывалом звезды и весь лунный ореол. Бледный диск иногда пробивался сквозь завесу облаков, но уже не освещал землю своим равнодушным оком, как в прошлую ночь. Над следующим хребтом, к которому направлялся батальон, в небо ушла оранжево-красная строка, но звук стрельбы так и не долетел, растворившись в облаках невнятным эхом.

– Трассера, – удивился Усачев. – Кто дает подсветку среди ночи? Выйди в эфир, запроси «Ворона», может, ответит.

– «Ворон», я – «Альбатрос», я – «Альбатрос», – забубнил в очередной раз Мамаев.

– Я – «Ворон-2», вас слышу хорошо! – Радостный высокий голос неожиданно зазвучал в наушниках. Он был, как узник, истосковавшийся по свободе и наконец-то вырвавшийся из заточения. Усачев сразу взял наушники:

– «Ворон-2», как у тебя дела, доложи обстановку.

– Сейчас обстановка нормальная. Весь день вели бой. Днем вырвались из долины и начали подъем на хребет.

– Потери?

– Потерь нет, – услышав эти заветные слова, Усачев утомленно закрыл глаза.

– Ты давал подсветку?

– Да, я. Мы на хребте. Ждем «Ворона», он поднимается последним.

Ремизов осмотрел и ощупал в темноте свое ротное хозяйство, все люди были на месте, все были целы. День выдался чудовищный. Все началось еще прошлой ночью, когда они так и не смогли связаться с «Уралом», хорошо, что батареи не посадили. Как его угораздило оторваться от полка, он не знал и сам, но это не могла быть ошибка в координатах, если только командир полка не перепутал хребты, когда ставил на его карте рубеж задачи. Утром рота напоролась на банду, попала под плотный перекрестный огонь, оказалось, что и к этому привыкают, причем привыкают быстро. Потом удар нанесла полковая артиллерия, но снаряды легли далеко от цели. Это означало, что он не мог управлять стрельбой артиллерии, что с бандой, которая зажала его в долине, он будет сражаться в одиночку. Немного подбодрила его пара Су-25, они каким-то образом сразу поняли, что от них требуется, и накрыли нужный хребет четырьмя бомбами, но о точности речи не шло – сами штурмовики находились под огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Плюс ко всему там такие скалы, расщелины… Не разбирая выражений, что-то орал безумный командир полка. Ему было о чем переживать, это же он отправил сюда роту и забыл о ней. В какой-то момент Ремизов остался без связи. Бой продолжался до первых сумерек. Потом начался скоростной подъем со дна ущелья, когда он гнал и гнал вверх своих измотанных бойцов… И уже после им вдогонку ударил разрывными пулями ДШК, очереди прошли сквозь группу замыкания, обсыпав всех осколками, но так никого и не зацепив…

И вот теперь, в полночь, лейтенант стоял на гребне хребта, сам лично пересчитывал солдат по головам, а в его голове никак не укладывалось, что все они целы.

– Командиры, ко мне. В общем, так. Нам дали команду возвращаться на базу. Выходим сейчас, к рассвету мы должны быть отсюда далеко. Я иду первым, Марков – последним. Интервалы в движении придется сократить, иначе растеряемся. Никому не отставать. И смотрите, чтобы никто не уснул на ходу.

Набрав маршевую скорость и идя на пробившуюся сквозь облака Полярную звезду, на север, сначала по бездорожью, потом по подвернувшейся под ноги тропе, рота удалялась из злосчастного района. Ремизов то и дело оглядывался назад, в темноту, и требовал доклада, все ли на месте, от Маркова к нему по колонне докатывался ответ: все в порядке. В третьем часу ночи они начали плавный подъем, шли в полк, домой, и, несмотря на усталость, двигались легко. По ущелью тянуло свежестью, в разрывах облаков начала проглядывать луна, разряжая случайным светом непроглядную тьму. Неожиданно в один из таких лунных сеансов справа от тропы периферийным зрением Ремизов увидел людей, много людей. Они плотно лежали вдоль тропы и спали. По спине мгновенно пробежал озноб, а руки рефлекторно сжали висевший на груди автомат, и уж только потом подкорку пробила первая искра: на них наша форма; вторая искра стала следствием усталости: а что они здесь делают; третья резонно ударила по службе: где охранение? Все мысли уместились в одну секунду, а в следующую секунду прямо перед ним оказалась большая, в полный рост, фигура комбата. Усачев был суров, мрачен, но в его лице совершенно не чувствовалось усталости – только вселенское ожидание, готовность ждать хотя бы целую вечность. И если суждено ему было встретить своего ротного, то именно так: среди океана гор и бесчисленных троп, в абсолютной темноте и обязательно лицом к лицу. Ремизов этому и не удивился, после закатившегося дня ничему удивляться не приходилось. «За последние двое суток я забыл и про батальон, и про комбата, а он меня не бросил. Сколько же часов он вот так стоит и ждет меня. Я мог бы пройти мимо. Нет, наверное, не мог».