Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

– Черт побери, что за день… – Усачев чертыхался вполголоса, почти про себя, досадуя на растущий ком неблагоприятных обстоятельств. С первого дня операции он чувствовал себя не в своей тарелке, ему еще не приходилось безмолвно и безропотно брести в караване в качестве двуногого верблюда следом за незнакомым поводырем, пусть даже и командиром разведроты. Куда он приведет, этот поводырь? Это и беспокоило. Теперь, когда события неотвратимо нарастали, беспокойство усилилось, он чувствовал, что теряет нити управления, и, как назло, с ним не было его начальника штаба.

– Что за день…

В шестой роте потери. Два взвода натолкнулись на подготовленную засаду хорошо, что артиллерия не подвела, иначе бы всем крышка… В четвертой с самого утра подрыв на фугасе. Двоих разорвало на куски, в гроб положить нечего… Пятая рота наконец-то воссоединилась. У Москаленко москитная лихорадка (лишь бы не тиф!). Ремизов опять стал командиром, что поделаешь, его бы держать при себе, а Чигирин забирает пятую роту в свое распоряжение. Тоже не лучшее известие. Он, конечно, опытен, но как проходит эта операция, сколько полк понес потерь…

Усачев не был ни перестраховщиком, ни паникером, много пришлось увидеть в жизни и до Афгана, а в последние месяцы – и слов-то нет, чтобы передать, как останавливается сердце, но то, что сейчас происходило перед его глазами, вызывало опасения, вдруг переходящие в необъяснимый, тягучий подкожный страх.

– Ремизов, рота опять твоя, командуй, забирай у Москаленко карту, за ним сейчас придет борт. Со всей ротой поступаешь в распоряжение командира полка. Будешь выполнять отдельную задачу, смотри там, без гусарских атак.

– Есть командовать ротой! – Ремизов улыбнулся последним словам комбата и пошел представляться командиру полка. Усачев же с ротой Гайнутдинова, с четвертой, опять оставшейся без командира после гибели ее взводного Степашкина, с минометной батареей двинулся в район сосредоточения.

Идея операции хороша, только кто и каким образом ее осуществит? Это же шахматная партия, и сидит гроссмейстер Чигирин, подпирая рукой подбородок, и рассматривает комбинацию, сложившуюся на доске, на детализированной стотысячной карте. Ротные колонны пошли. Вот они вгрызаются в каменные массивы и широко охватывают бандитское логово, не оставляя бандгруппам возможности для маневра.

– «962»-й, я – «Альбатрос-22», на связи.

– Слушай задачу…

В глубоких сумерках разведывательная рота полка первой настигла свою жертву. На то они и разведчики, чтобы быть первыми. «Духи», побросав убитых и пользуясь нарастающей темнотой, начали быстро уходить по склонам изрубленного трещинами хребта. Вызывать огонь артиллерии практически в темноте и по неподготовленным координатам невозможно, вероятность ошибки была слишком большой.

– «Альбатрос», я – «962»-й. На южном склоне большого хребта бородатые, ориентировочно… – командир полка сообщил квадрат по кодировке. – Направь к ним навстречу «Дрозда», пусть выставит им капкан. Все понял?

Рота Гайнутдинова, получив команду и почувствовав в воздухе запах «жареного», начала стремительный спуск в долину. Помимо адреналина всех звали вниз высохшие фляжки и еще более сухие гортани, забывшие за последние три дня вкус большого глотка воды. Внизу, куда они так быстро шли, почти бежали, среди зеленого пятна густой, сочной травы бил обыкновенный горный родник, который они заметили еще днем.

Ротный испытывал удовлетворение, удача сама шла в руки, сложился прекрасный шанс и поквитаться за последние потери, и заработать орден, что тоже не лишнее. Разведчики гнали вниз растрепанную банду, «дроздам» следовало ее принять со всем возможным радушием и гостеприимством, организовать засаду и, как только «духи» приблизятся, расстрелять их, желательно в упор. Для того чтобы все это устроить, требовалось только одно – успеть на рубеж засады раньше «духов».

Гайнутдинов не успел. Воцарившаяся над миром полная луна заливала искусственным светом бесконечные горные хребты, обрывистые, висящие над пустотой скалы, вычерчивала горбатые валуны, плоские, грубо отесанные камни, прятала в черноте капканы расщелин. Странный неразгаданный мир казался безжизненным и холодным, словно зачарованный чужими колдунами и дервишами. Если бы Гайнутдинов мог остановиться, увидеть это, он бы почувствовал, как в сердце входит ледяная игла, он бы все изменил, все исправил. Князь тьмы наслаждался своим творением, ни звука, ни дуновения ветерка, ни пылинки во влажном хрустальном воздухе, и последние сухие облака растворились в нем, превратившись в ничто. Только луна, затмившая своим сияньем звезды, величественно плыла над горами, а те из звезд, что упрямо не хотели меркнуть, стали лишь бриллиантами ее короны.

Шестая рота дерзко и неуклюже вторглась в сонный, залитый луной мир, даже не обратив внимания на этот царственный, мистический пейзаж, в котором еще до них умерла жизнь. Рота торопилась, солдаты негромко бряцали оружием, срывались, падали на камнях, подвернувшихся под ноги, натыкались друг на друга, ругались и матерились себе под нос. Втягивая ноздрями ночной воздух, они явственно улавливали, как с каждым шагом он все больше становится тяжелым и влажным, и от этого еще больше пересыхало в горле и хотелось пить. Никто и не попытался задержаться, когда головной взвод проскочил рубеж засады, хаотично рассыпанные камни, удобные для изготовки к бою и укрытия. Никто не ощутил приближения большого испытания своей маленькой судьбы.

Банда душманов тоже шла к роднику, и так же стремительно. Они не нуждались в воде, но тропа, которой они двигались, была широкой и удобной, ее никто не минировал, поскольку никто не ожидал здесь шурави, тропа помогала двигаться быстрее. Час назад они оторвались от преследователей и погрузились в этот холодный и спасительный мир, теперь оставалось только идти, идти и еще слушать. «Духи» подходили к роднику, когда в воздухе почувствовалось движение. Они остановились, и чем дольше напрягали слух, тем меньше становилось тишины, тем явственнее слышалось приближение вооруженных людей. Духи быстро поняли, что происходит: путь вперед отрезан, и надо идти на прорыв. Изготовившись к бою, они выждали, когда шурави бросились к воде, и открыли по ним огонь из всего имевшегося оружия.

Гайнутдинов, шедший во второй половине ротной колонны, ничего не смог сделать, когда головной взвод Айвазяна, вместо того чтобы занять оборону, бросился к проклятому роднику. Он хотел крикнуть во всю мощь своих легких и на бестолкового лейтенанта, прибывшего из резерва командующего, на сержанта Халилова, угробившего своего первого взводного, и на весь неуправляемый взвод, и даже успел открыть рот, когда сообразил, что среди полуночной тишины этого делать нельзя. Ротный бежал вниз по склону, спотыкаясь о камни и мелкий кустарник, проваливаясь в песок, расталкивая солдат, пытаясь их остановить. Он уже слышал глухой стук котелков и фляжек, негромкие голоса у воды, когда эта ночь полетела ко всем чертям.

Сначала с гулким хлопком вспыхнул факел реактивной гранаты, а через мгновенье она взорвалась почти в самом роднике, осветила смертельной вспышкой его солдат. Грохнули полтора десятка автоматов. Били в упор, наверняка. У Гайнутдинова от страшной личной обиды на ресницах набухли огромные слезы, он не обратил на них внимания, и даже не присев, а как был, стоя на склоне, начал длинными очередями поливать из автомата искрящиеся вспышки чужих выстрелов. Кто и куда потом стрелял, не разобрать, но вдруг все стихло, и только в ушах стоял долгий не умолкающий звон. Раненые не кричали, раненых не осталось, за исключением Айвазяна с легкой царапиной, успевшего упасть за подвернувшийся камень. Все искавшие счастья у родника были несколько раз убиты.