Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

Я надела льняное кремовое платье и подвязала волосы, убрав их с лица; глядя в зеркало, я увидела седые пряди на висках и попыталась их запрятать, но они не хотели прятаться; а затем я решила, что это не так уж и важно. Я была достаточно молодой женщиной, хотя и старше на несколько лет, чем была Ребекка, и при этой мысли я испытала нечто похожее на торжество. У нее не было седых волос, сказала я, на секунду представив ее образ, и почувствовала даже легкую жалость к ней.

Где Ребекка? Она мертва. Ее нет. Я не знала, где она. Я вдруг вспомнила себя ребенком, затем подростком, позже - неловкой молодой женщиной, которая встретила Максима, невестой и женой, появившейся в Мэндерли, пылкой, любящей, сбитой с толку женой, благоговеющей и всего боящейся - мест, людей, воспоминаний; я увидела их всех, выстроившихся в ряд, постепенно тускнеющих в воображении и уступающих место последующим образам. Этот РЯД вел к той женщине, которая стояла перед зеркалом, глядя на седеющие волосы. Все они были одной личностью. Мной. И одновременно не были, они были духами, которые исчезли. Куда? Куда же? Они не умерли, как умерла она, но они больше не существовали, как более не существую я - новорожденная или годовалая. Сколько этих "я" мы содержим в себе! Как русская матрешка, где в большой кукле скрывается кукла поменьше, а в той - еще меньше. На какой-то момент это меня напугало, я словно потеряла связь с той личностью, которую хорошо знала в течение многих лет, - спокойной, уравновешенной женой, довольной жизнью в изгнании, безупречно верной, которая не имела никаких секретов, не видела никаких теней, не слышала никаких нашептывающих голосов. Я нуждалась в ней, нуждалась в ее силе и спокойствии, нуждалась для того, чтобы опереться на нее и все ей рассказать. Я изменилась и продолжала меняться, однако я не очень хорошо помнила, как это началось, и не понимала почему. А затем я услышала тревожный свист дрозда, который стремительно бросился в кусты, шуршание колес по гравийной дорожке, потом - быстрые шаги Максима, его голос, окликающий меня; эти звуки словно пробудили меня и вернули к действительности, и через несколько секунд я уже летела по коридору и вниз по лестнице туда, где он шел через холл мне навстречу.

Коббетс-Брейк был почти полностью заключен в чашу, вдали поднимались деревья, и лишь в одном месте глаз натыкался на открытое пространство в разрыве между холмами. Это было в западной стороне, за огородом. Когда мы впервые пришли сюда, здесь была лишь основательно заросшая, неухоженная дорожка, которая вела к изгороди из бука. Раньше я останавливалась здесь, чтобы полюбоваться неожиданно открывшимся видом - серебристый шпиль церкви сверкал в солнечных лучах; особенно красиво он смотрелся вечером, на фоне фиолетово-голубой дымки, которая сливалась с темнеющим окружающим ландшафтом. За последние месяцы я основательно привязалась к этому уголку сада. Просматривая вечерами старые книги и журналы, я наметила план реконструкции, несколько раз переделала его и в конце концов вручила Неду. Он расчистил место, и мы посадили аллею ореховых деревьев, связав их верхушки таким образом, чтобы образовать арку. В буковой изгороди сделали калитку. В будущем, вероятно, на следующее лето, устроим здесь скамью, и я смогу не только прогуливаться под ореховыми деревьями, но и посидеть, полюбоваться на серебристый шпиль в разрыве между холмами; а пока для этой цели служила доска, положенная на два старых пня.

Я гордилась этим участком сада, любила его, потому что он был моим, именно я обнаружила открывающийся отсюда вид и обустроила это место, а не унаследовала все от кого-то другого. Никогда раньше я не испытывала такого удовольствия и собственнического чувства, хотя и отдавала себе отчет в том, что это всего лишь малая часть сада. Осенью мы с Недом высадим сотни цветочных луковиц под деревьями; Нед обнаружил и обследовал старый родничок, который пробивался из-под камней, - хотелось вывести его снова на поверхность и направить струйку воды по желобку.

Это был один из самых красивых вечеров; духота развеялась, из-под деревьев тянуло свежестью и легким запахом тумана. Мы захватили напитки и пошли садом к ореховой аллее. Максим рассказывал о Шотландии, о рыбалке с Фрэнком, о мальчишках, о будущих планах, я слушала его молча, спокойно и чуть отрешенно, словно он был человеком, которого я едва знала.

Тот Максим, с которым я познакомилась, всегда казался мне городским человеком, человеком света, даже когда он жил в Мэндерли. Он придавал большое значение фасону рубашки и тому, где куплен крем для бритья и вовремя ли ему принесли почту. Я тогда боялась его, меня пугали его строгость и любовь к порядку, и хотя он никогда не предъявлял мне непосильных требований, я всегда пребывала в напряжении оттого, что они в любой момент могут быть мне предъявлены и я не оправдаю его ожиданий.

Однако затем все изменилось, он как-то сник у меня на глазах, в годы изгнания выглядел сломленным и потерянным, зависящим от меня, от моего мужества, преданности и близости. Я привыкла к этому новому Максиму, любила и была с ним счастлива, чувствовала себя спокойной, пока мы придерживались выработанного нами размеренного, надежного распорядка.

Когда мы сели на скамейку, я, глядя на Максима, поняла, насколько сильно он снова изменился. Коббетс-Брейк был моей потребностью и моей мечтой, которая осуществилась.

Так мне казалось, так я полагала, однако именно Максима до неузнаваемости преобразил Коббетс-Брейк. Он стал сельским жителем, он все лучше узнает и все больше любит это место, эти угодья, эту часть Англии, испытывает особое, непередаваемое удовольствие, прогуливаясь полем и любуясь перелесками, все лучше понимает, что стоит за словом "урожай", знакомится с жизнью арендаторов, становится настоящим землевладельцем и перестает быть стоящим над фермерами феодалом, как это было в Мэндерли.

Он помолодел, кожа у него потемнела, потому что он много времени проводил на открытом воздухе; он почти напрочь утратил свой прежний городской облик, хотя, как и раньше, одевался модно и изысканно, что для него с его природным вкусом не составляло никакого труда и чего никогда не было и не будет у меня.

Я сидела, пила херес, слушала и смотрела на него. Когда спустя некоторое время возникла пауза, я услышала еле слышный удар колокола, долетевший со стороны церкви и обозначивший завершение часа. Я улыбнулась и согласно кивнула, потому что одобряла перемены, а то, что произошло в его отсутствие, я спрятала глубоко в себе. Он никогда не узнает от меня, что она была здесь, что ее черная тень ложилась на траву, что она оскверняла этот воздух и приводила меня в ужас своим безумием, что по этой причине я никогда не смогу прежним образом относиться к нашему дому, за исключением этого уголка сада в конце ореховой аллеи. Этот уголок был мой, она здесь не была, его не видела и не знает о его существовании. И она никогда не сможет его испортить.

- Что-то стряслось, - сказал Максим.

Стало вдруг прохладно, а я не взяла жакета. Медленным прогулочным шагом мы направились к дому.

- Ты в самом деле думаешь, что Фрэнк может приехать? - спросила я, ибо об этом шел разговор. Семья Кроли собиралась приехать на несколько дней в сентябре, посмотреть, как они будут себя здесь чувствовать, взглянуть на ферму Тинатс, которая пустовала и которую Максим планировал им передать. Он нуждался в помощи Фрэнка, хозяйство было слишком большое, чтобы он мог один вести его на должном уровне. - Мне было бы очень приятно видеть их рядом, мы словно расширяем нашу семью.