Агентство "Золотая шпилька". Дело вахтерши Ольги Васильевны. Сверху видно все - Ирина Меркина

Дело происходило дома у Красильникова, понятно, в отсутствие родителей и домработницы. Девушку об эксперименте предупреждать не стали; впрочем, она, кажется, и без экспериментов была на все готова, потому что с охотой села играть в карты на раздевание. В процессе игры Валька как бы невзначай принес три бокала вина с растворенным в них зельем. Сначала планировали использовать для этой цели пиво, но Валькин приятель резонно возразил, что девушки не большие любительницы пива, и неизвестно, сколько времени их дама станет мурыжить свою порцию, а тем временем кавалеры уже дойдут до кондиции, — и что же, прикажете ждать?

Итак, остановились на вине, и никому ждать не пришлось. Эффект оказался потрясающим и внезапным. Ирочка-Инночка, которая, проигравшись, уже сидела на диване в свитере и носочках, укрытая пледом, вдруг вскочила и стала срывать с себя всю оставшуюся одежду. И началось!.. Севка включил подсветку — у Вальки над диваном висело оранжево-красное бра, — и стал снимать.

Все, что написано о сублимации и преобразовании сексуальной энергии в творческую, — подлое вранье, понял он, дрожащим пальцем нажимая на кнопку. Он снимал фантастические кадры, один лучше другого: сплетающиеся руки и ноги, сливающиеся тела, облитые багряным светом, снимал вблизи и отходя подальше, менял ракурс, хотя они сами каждую минуту меняли положение. Он сходил с ума от восторга, что все так здорово, так ошеломляюще красиво, и первый раз в жизни испытывал возбуждение во время съемок, хотя никакого заморского зелья не пил. Во время Валькиных похождений ему приходилось видеть всякое, в том числе и групповухи, и они не вызывали у него ничего, кроме профессиональной оценки света и композиции и, быть может, брезгливости. А тут что-то на него нашло — то ли девчонка была слишком хороша, то ли трахались они так самозабвенно, будто исполняли ритуальный танец…

Короче, он не выдержал. В момент короткой передышки, когда Валька и его друг отпали в разные стороны, тяжело дыша, он рухнул на нее сверху, не раздеваясь. Она подалась к нему так же жадно, как только что прижималась к другим своим любовникам. И потом он долго воскрешал эти минуты в своих одиноких фантазиях, изредка расцвеченных ярким сном героина.

Валька предусмотрительно положил девушке порцию больше, чем себе с другом, — чтоб ее запала хватило на двоих. Ее хватило даже на троих, но в конце концов все они, исключая, конечно, Грищенко, обессилели, заснули жарким глубоким сном, который застиг их в самых вольных позах, напоминающих вакханалии Рубенса.

Сева встал и сделал еще один, пожалуй, самый красивый кадр: три молодых тела, сплетенные коленями и раскинувшиеся в стороны, как трилистник. И ушел проявлять фотографии.

Потом что-то произошло: то ли Вальку застукали по свежим следам эксперимента, то ли девушка закатила скандал, но он не любил вспоминать эту историю и даже снимки смотреть не захотел. И Севка убрал их в архив, хотя среди них были просто гениальные, а главное — Грищенко старался, чтобы лиц не было видно, так что Валентин боялся зря.

После визита в журнал он отыскал пленки, отнес их в печать, получил готовыми в тот же день и, возвращаясь домой, встретил Валю Красильникова. Не похвастаться было невозможно. Тем более что Валька уже перестал переживать по поводу того опыта. Он с удовольствием разглядывал краснооранжевые фотографии и даже попросил у Севки одну из них — ту, где ангельски прекрасное, озаренное страстью и янтарным светом девичье лицо склонялось к его бедрам. Выбор Красильникова был понятен: вряд ли кто-то мог бы узнать его по бедрам и прочим интимным деталям. Что касается лица девушки, то оно, хоть и размытое, было видно довольно ясно, поэтому Сева сомневался, подходит ли именно этот снимок для публикации. Валькина просьба решила дело: он отдал приятелю фотографию и с ликующим сердцем отправился домой. Еще два дня — и его работы попадут в журнал. Увы, через целых два дня, потому что завтра бильдредактора Мозрова на месте не будет. Но Севка подождет, он столько ждал этого момента, что пара дней — это полная ерунда.

Эмоции переполняли его, и, против обыкновения, ему не сиделось дома. На следующий день, промаявшись до вечера, он отправился в ночной клуб по-соседству, где был когда-то с Красильниковым.

Впервые он пошел в такое заведение за свой счет — обычно платил Валька. Грищенко никогда не имел пристрастия к подобным тусовкам, вот и сейчас освещение показалось ему слишком кислотным, а музыка — слишком громкой. Зато никто не обращал на него внимания, и он сидел себе в углу за стойкой, потягивая ядовито-синий коктейль и радуясь, что можно просто отдохнуть и никого не фотографировать.

Народу по случаю буднего дня было немного, все остальные сидели парочками и компаниями. Поэтому Сева не особенно удивился, когда эта девушка подошла именно к нему. Она не выглядела проституткой, скорее — такой же, как он, искательницей приключений, каких много порхает по ночной Москве. Нет, конечно, для проститутки она была слишком красива, слишком утонченна. Она даже напомнила Грищенко ту давнюю Валькину подругу, тоже на редкость хорошенькую. Но то, скорее всего, было влияние снимков, которые до сих пор стояли у него перед глазами. Валькина, а вернее, их общая возлюбленная была нежной блондинкой, а девушка в клубе принадлежала к породе, которую можно было бы назвать «наивный вамп». У нее были прямые черные волосы, наподобие шлема обрамлявшие бледное лицо, густо накрашенные глаза, светившиеся из-под черных ресниц игривой синевой, и откровенно сексуальные яркие губы.

Тем не менее что-то в ней вызывало доверие, и Севка, обычно опасавшийся женского напора, не сопротивлялся ее бесхитростным попыткам познакомиться. Он не умел поддерживать разговор, но Вера (так звали его новую знакомую) и не требовала этого. Они пили коктейль, сначала один, потом другой и третий, и практически все время молчали. Впрочем, агрессивная музыка все равно заглушала почти все звуки. Задавая редкие вопросы, Вера почти прижимала губы к его уху и обдавала его теплым, как будто телесным запахом своих духов, от которого сладкие мурашки бежали по коже. Под конец вечера Сева был слегка пьян, Верино лицо чудесным образом соединялось с гибким телом на фотографиях, сладкие воспоминания накатывали волнами, и он был бы невероятно несчастен, если бы она не сказала: «Поехали к тебе».

Она сказала.

Они сели в ее маленький, словно игрушечный, автомобильчик. По пути она пару раз положила ему руку на колено, и он сбился, объясняя дорогу. Ведь он, черт возьми, слишком редко приезжал домой на машине, в основном топал от метро пешком. Но ничего, скоро все изменится!..

Пока они ехали, плутая по темным переулкам, пока парковались — далеко от подъезда, потому что все было забито, пока шли по морозу и поднимались в скрипящем лифте, успели протрезветь и замерзнуть. Сева включил свет в квартире и устыдился голых стен своей единственной комнаты, обшарпанной бабушкиной мебели, бардака и разгрома.

— Я тут живу временно, — пробормотал он, хотя она ни о чем не спрашивала.

Вера в своих ажурных колготках и ярком макияже казалась экзотической бабочкой, нечаянно залетевшей в зимнюю Москву. Но ее ничуть не смущала убогая обстановка. Она вынула из кармана шубки плоский пузыречек какого-то хорошего виски и подмигнула ему черно-голубым глазом: