Шахматы без пощады: секретные материалы... - Виктор Корчной

ВРЕМЕН СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ

В своей родословной Корчной смог насчитать только три поколения. Войны, революции, голод, репрессии, обрушившиеся на нашу страну в 20-м веке, обрубили корни миллионов семей, разметали ветви по всему свету. Виктор Львович позавидовал мироощущению господина Старицкого с площади Пальма-де-Мальорка, чей род берет начало в глубокой древности; судьба одного из его предков описана в стихотворении А. К. Толстого.

Современный Старицкий черпает жизненные силы в причастности к своему далекому предку, принявшему мученическую смерть от руки тирана. А что испытывали бы потомки Малюты Скуратова, объявись они ныне? Чувство кровной вины, подобно Светлане, дочери Сталина? Или чувство «законной гордости», как сын Берии?

Разные судьбы выпадали на долю отпрысков древних родов. В 60-х годах прошлого века в московском такси можно было встретить шофера по фамилии Барклай-де-Толли. Да, да, это был потомок того самого генерала, который мудро командовал русской армией в начале войны 1812 года. Ему посвящено знаменитое пушкинское стихотворение «Полководец» («У русского царя в чертогах есть палата…»), это его статуя (наряду с Кутузовым) возведена у Казанского собора в Санкт-Петербурге… Крутя баранку старенького такси, болтая с пассажирами, благодаря за чаевые, ощущал ли шофер Барклай-де-Толли свою принадлежность к славному имени? Разговоров на эту тему он избегал, а мы между собой острили, что за одну только фамилию его следовало зачислить на исторический факультет МГУ без всяких экзаменов.

Корчной не знает своих прародителей. Это не его вина, а беда. Но от польских предков он унаследовал бунтарский дух и честолюбие, от еврейских — упорство и живучесть. И вот он такой, какой есть.

ИСТОЧНИК ПОВЫШЕННОЙ ОПАСНОСТИ

Это только Кобзон бесстыдно утверждает, что антисемитизма в СССР не было. А вот вам, Иосиф Давыдович, анекдотик из недавнего прошлого.

Мальчик говорит маме:

— Хочу жениться на Кобзоне.

— Ты с ума сошел, — возмущается мать, — он же еврей!

На бытовом уровне антисемитизм в России существовал всегда, на государственном — то затухал, то разгорался. В СССР он был негласно узаконен в послевоенные годы и назывался борьбой то с космополитизмом, то с сионизмом. Еврейских юношей и девушек в престижные вузы не принимали, на хорошую работу не брали, по службе не продвигали. Пресловутый «5-й пункт» — графа в анкетах и паспорте о национальности — стал темой для многочисленных анекдотов.

Иосиф Кобзон говорит, что в отношении себя он никаких притеснений не ощущал. Еще бы! Он душевно пел патриотические песни, был «лицом страны», так сказать, «государственным евреем». А вот мачеха Корчного Роза Абрамовна была просто еврейкой в государстве и все прелести антисемитизма ощущала на себе. Когда пришла пора Виктору Львовичу получать паспорт, она настояла, чтобы его записали русским, хотя неизвестно, есть ли в нем, кроме еврейской, польской и украинской кровей, хоть капля русской…

Шахматы в СССР были тем полем деятельности, где успех не зависел от анкетных данных. Если брюнет играет сильнее блондина, говаривал Остап Бендер, то здесь уже ничего не поделаешь. И еврейские мальчики усердно играли в шахматы, становились мастерами и гроссмейстерами, чемпионами городов, республик, страны, мира, достойно защищали спортивную честь Советского Союза на международных турнирах.

Вспоминаю XII всемирную Олимпиаду 1956 года в Москве. Ко мне, референту пресс- бюро, подошел господин Шапиро, корреспондент американского агентства Ассошиэйтед-пресс.

— Скажите: кто за кого играет? — спросил он нахально, кивая ярко-рыжей шевелюрой в сторону стенда, где были обозначены соперники в матче СССР — Израиль. С нашей стороны выступали Ботвинник, Бронштейн, Тайманов, Геллер, с израильской, разумеется, «тоже».

Я огляделся. Вокруг шныряли «люди в штатском», рискованная для того времени шутка могла быть расценена как антисоветская провокация.

— Это будет видно по результатам, — ответил я в унисон.

Советские евреи, конечно же, победили, хотя и с минимальным счетом (2,51,5).

Случалось, что высокие спортивные титулы, которые носили еврейские шахматисты, становились источником повышенной опасности.

Однажды, это было в 1967 году, в редакцию «Шахматной Москвы», где я работал ответственным секретарем, пришел Корчной, ведя за собой взволнованного Штейна. В ту пору на Ближнем Востоке шла война. Ее развязали арабские страны, но наше правительство, как всегда, во всем обвинило Израиль. Готовилось коллективное письмо с осуждением его «агрессивной политики». Письмо должны были подписать известные советские деятели науки, культуры и спорта еврейской национальности, среди них тогдашний чемпион СССР по шахматам Леонид Штейн. Ему уже на это намекнули.

Штейн был сильным шахматистом, но слабым человеком. Он знал, что напрямую отказаться от подписи, подобно Ботвиннику, у него не хватит мужества, и позорный шлейф будет тянуться за ним долгие годы. Он просил совета, как избежать этой напасти.

— Беги немедленно из Москвы, — посоветовал я. — Но не домой, во Львов, а куда-нибудь в глушь, чтобы тебя не нашли даже по телефону. Без твоего согласия твою подпись вряд ли решатся поставить…

(Любопытно, что почти десять лет спустя примерно так поступил Давид Бронштейн. Когда собирали подписи под письмом, осуждающем бегство Корчного, он находился на международном турнире в маленьком польском городке и не отвечал на телефонные звонки из Москвы.)

Не знаю, успел ли Штейн воспользоваться моим советом. Война оказалась «6-дневной», и письмо подготовить не успели, а махать кулаками после драки было нелепо.

Следующую ближневосточную войну 1973 года я встретил шахматным обозревателем «Комсомольской правды». Моим начальником был член редколлегии, редактор отдела спорта и военно-патриотического воспитания Валентин Ляшенко. Он называл себя «интеллигентом в первом поколении» и путал капельмейстера с капельдинером.