Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

Должен признать, что генеральный прокурор выстроил мощный редут свидетельских показаний, неопровержимо доказывающих, что в тот вечер, когда Стритер подвергся нападению, Джек побывал в пивной Суини в Катскилле. Мне же удалось убедить суд, что Стритер был бутлегером, и тем самым представить все дело разборкой гангстеров, не поделивших груз спиртного, а не избиением невинных старика и младенца. И Джек праздновал победу.

В федеральном суде, на Манхаттане, спутать карты оказалось гораздо сложнее. Задача федеральных юристов (среди них был и Том Дьюи[67]) сводилась к тому, чтобы «пришить» Джеку производство спиртного, что большого труда не составляло, и теперь уже победу праздновало правосудие, а не Джек. Катскиллские бюргеры, в том числе и мой друг Уоррен ван Десен, выливали на Джека потоки грязи, равно как и бывшие его шоферы, однако больше всех преуспел в этом Фогарти; Лихач назвал Джека вероломным негодяем, который пожалел денег на адвоката и взвалил всю вину на хрупкие плечи своего беззащитного, чахоточного приспешника, верившего ему, готового ради него на все, одинокого и без гроша за душой. Алиса вновь присутствовала в суде, на этот раз вместе с семилетним сыном покойного Эдди, обворожительным театральным реквизитом, и Джек пролил вполне натуральную слезу, когда один репортер, улучив момент, спросил его в коридоре, действительно ли это его племянник. И все же федералы взяли верх. Мое красноречие в этом чужом мне зале своего действия не возымело: слишком далеко от дома, слишком много негодующих коммерсантов, слишком много безликого правосудия, слишком много Фогарти. Во время предыдущего суда в Катскилле штату удалось осудить Фогарти по тому же делу Стритера, по которому Джека оправдали, что, по отношению к предателю и перебежчику, было, на мой взгляд, только справедливо. В Нью-Йорке же Джек получил четыре года — максимальный срок, и, хотя все четыре года ему бы сидеть все равно не пришлось, оптимизма ему этот приговор не прибавил.

В ближайшие планы Джека входило объединиться с Винсентом Коллом и Тушей Маккарти, заменить их людей своими, «прощупать» кое-какие места в Катскилле, а может даже, просунуть голову в дверь, ведущую в Адирондак. Но Джонни Бродерик и нью-йоркские фараоны выгнали банду Колла с Манхаттана и устроили на них облаву в Коксэки, арестовав человек десять. Колла и Маккарти, правда, им задержать не удалось — вместе с несколькими дезертирами те спрятались в заброшенном доме в Аверилл-парке, курортном городке к востоку от Трои, где Джек и Колл иногда встречались, чтобы обсудить планы на будущее.

Для Джека это было тяжелое время. Полиция штата проявляла с каждым днем все больший интерес к обитателям отеля «Кенмор», и Кики пришлось переселиться на квартиру. Алиса обрадовалась было, что избавилась от соперницы, однако Джек после первого суда продолжал встречаться с Кики, водил ее к себе в номер, и Алисе в конце концов ничего не оставалось, как уйти — да, друзья, уйти навсегда — и переехать в свою квартиру на Манхаттане, на Семьдесят второй улице.

Суд в Трое, который закончился оправдательным приговором, состоялся в начале июля, приговор федерального суда — в начале августа, а судебное разбирательство по делу о киднеппинге Стритера было назначено властями штата на декабрь. Лето выдалось очень длинным, очень жарким, тяжело дышалось всем нам, особенно Джеку, которого злые люди гнали, точно хищного волка, подальше от жилья и который учился трудному искусству умирать.

Обвинительный приговор федерального суда поверг всех в уныние. Джек же упорно хотел купить повторное слушание дела, помятуя, как видно, о тех днях, когда все властные структуры, вплоть до Президента, находились у Ротстайна в кармане. Тогда взятки помогли Джеку добиться того, что громкое дело о контрабанде героина, который Джек провез Ротстайну в кегле (оно так и называлось — «Кегельбанное дело»), было отложено, и Джек так и умер, не успев ознакомиться с собранными против него свидетельскими показаниями.

— Эти ублюдки все одинаковы снизу доверху, — как-то сказал он мне. — Они окажут тебе любую услугу, если ты готов за нее заплатить.

Но за это время на Манхаттане произошли значительные перемены — особенно это касалось таких, как Джек. Новое поколение федеральной адвокатуры носилось с идеями Сибури и взяток не брало принципиально. Впрочем, денег на подкуп у нас все равно не было. Когда Джек был выпущен под залог из катскиллской тюрьмы, он первым делом забрал у меня сто восемьдесят тысяч, которые хранились для него в сейфе. Для меня это были огромные деньги. Для меня — но не для Джека. Он всем задолжал: мне, больнице, врачу, парикмахеру, официанту, гостинице, шоферу, телохранителю Хьюберту и несметному числу барменов, которые оказывали ему всевозможные услуги. Он снимал квартиры в Трое, Уотерфлите, Олбани, Ист-Гринбуше, имел собственный дом в Питерсберге — возможно, и в других городах. Он содержал Кики. Он оплачивал квартиру Алисы на Манхаттане. Самые же большие расходы связаны были у него с тем, что он постоянно откупался от политиков — свобода стоила Джеку больше всего. Сто восемьдесят тысяч долларов кончились, если верить Джеку, уже через несколько месяцев, хотя я-то думаю, что кое-что он все же припрятал, причем исключительно на собственные нужды. И не в моем сейфе. Я знаю также, что после похищения одного картежника из Саратоги Винсент Колл предложил Джеку десять тысяч долларов взаймы, а также круглую сумму в шестьдесят пять тысяч в качестве выкупа и Джек эти деньги взял.

Денежные проблемы Джек решал, как и полагается прагматику, каковым он в последнее время стал. Он вновь принялся за дело. Я встретил его душным августовским вечером в баре клуба «Олень» в Олбани, куда я зашел, проведя весь день в Саратоге и насмотревшись на ничтожеств, сидящих под вязами в придорожном клубе, стилизованном под старину здании с огороженным пастбищем. В город я вернулся один, с ощущением какой-то непонятной опустошенности, которой раньше никогда не было. Выпив шесть кружек пива, я решил, что последний раз испытывал такое же чувство, когда в одиночестве сидел в библиотеке клуба «Рыцари Колумба». «Это наверняка связано с Джеком», — сделал вывод я, свыкнувшись с этой мыслью. Вместе с тем с профессиональной точки зрения мою жизнь никак нельзя было назвать пустой. С тех пор как суд в Трое вынес Джеку оправдательный приговор, телефон в моей конторе не замолкал ни на минуту, и клиенты готовы были платить мне любые деньги. Тогда, может, опустошенность вызвана провалом политической карьеры? Эта часть моего «я», подобно ампутированной ноге, несмотря на свое отсутствие, постоянно болела, и в то же время я испытывал облегчение оттого, что мне так и не пришлось стать политиком. Мало того что жизнь я бы вел пресную, бессодержательную, мне бы вдобавок приходилось подхалимничать, и прежде всего перед завсегдатаями политических клубов, даже таких скромных, как «Олень», где я сейчас находился, — олицетворение всего, что было в Олбани косного, отталкивающего и самодовольно продажного. Хотя до выборов оставалось еще два месяца, казначей от демократов уже примостился в уголке, за карточным столом в гостиной (которую охраняли двое полицейских в штатском), и собирал подати со всех, кто кормился в окружном суде и в муниципалитете, — со швейцаров и адвокатов, сколотивших состояние на делах по наследству и опеке, с продавцов недвижимости и банкиров, с полицейских, пожарных, секретарей, клерков, подрядчиков. Такая модель вполне соответствовала представлению Джека о том, как следует управлять империей. Берут все.