Все цветы Парижа - Сара Джио

Но все же каким-то кривым, перекрученным образом Рейнхард любил Селину. Любил ее запах, ее кожу. Любил форму ее носа, цвет ее тела при лунном свете, особенно крутой изгиб линии от талии до бедра. Еще он любил ее сильный характер, хотя злился, что Селина не боялась его так, как другие бабы. Да, она кричала, когда он бил ее ремнем, но боль – не страх, и Селина его не боялась. Он ломал дух других баб, делал их рабынями, но с Селиной это не получилось. Зато она вызывала в нем азартный восторг, не то что другие парижанки, попадавшие в его постель. Она была его фавориткой. И вот она ушла…

Утро, половина десятого, и Рейнхард был один в квартире. Он прошел в гостиную и обнаружил на столике телеграмму от его командира, которую он не заметил накануне вечером. Конверт был вскрыт; вероятно, мадам Гюэ прочла ее перед уходом. Ее бегство потрясло его не меньше, чем уход Селины. Ведь он был абсолютно уверен в преданности экономки. Но последнее слово осталось за ней.

Рейнхард прочел телеграмму, держа ее в дрожащих руках – всего два слова, но он узнал из них все что нужно: «Союзники наступают».

Он выглянул в окно. Его приятели грузились в машины; с одним из них он обедал два дня назад. В центре площади стоял подросток и размахивал французским флагом. Рейнхард хотел сбегать за оружием, хранившимся в шкафу, и всадить пулю в череп этого идиота, но это привлечет внимание. Он понимал, что надо бежать, пока не поздно, хотя было уже поздно.

Времени уже не оставалось. Он не мог ни собрать собственные вещи, ни упаковать что-нибудь из парижских сокровищ, которые он приносил сюда из брутально ограбленных им квартир: бесценные картины, ткани, позолоченные зеркала. Ему было жалко оставлять все это тут на добычу ворам. Если бы у мадам Гюэ были мозги, она взяла бы серебро (хотя, может, и взяла). Проверять было уже некогда.

Он торопливо переоделся в штатское, чтобы его не узнали, сунул за ремень револьвер и направился к сейфу. В нем лежали груды лучших часов, ювелирки и золотых цепочек, которые он собрал, живя в Париже. Он рассовал сколько мог по карманам и в последний раз окинул взглядом квартиру. Не этого он ожидал, живя в Париже, не поражения. Но он построит себе новую жизнь в Берлине, такую же роскошную, как тут. Да, такую же роскошную.

Он пошел к двери, но внезапно остановился, услышав приглушенный плач… ребенка. Странно, подумал он; в этом здании, насколько ему известно, детей не было. Он сделал несколько шагов по коридору, и плач сделался громче. Ему показалось, что звук доносился из комнаты Селины.

Он вошел туда и отшатнулся при виде окровавленных простыней. К горлу подступила тошнота. И вот он опять – детский крик.

– Мама, – кричала маленькая девочка. – Мама, пожалуйста, выпусти меня отсюда!

Улыбнувшись, он опустился на колени и прислушался к крикам, доносившимся из-под кровати. Он чуть не забыл, что у Селины была дочка. Да, конечно, он видел ее тогда давно в цветочной лавке и позже, когда его подчиненные схватили еврейского отца Селины и дочку. Или… нет?

В нем вспыхнула ярость. Значит, эта сучка прятала здесь свою дочь. Все эти месяцы. Как же ей удалось так обмануть его?

– Пожалуйста, – рыдала девочка. – Мама, пожалуйста.

Его раздражал детский плач, ему хотелось тишины. Он шарил руками по доскам пола, нажимал на них, пока одна не подалась. Тайник. Он слышал про такие вещи; люди прятали евреев в подвалах и тайниках, и те жили в темноте, будто крысы. Он тряхнул головой. Сейчас он достанет этого крысенка и пристрелит.

Дело нехитрое, для него тем более. Он уже убивал детей, убивал женщин. Некоторых прямо тут, в квартире. Пристрелить дочку Селины будет особенно справедливо – отдав последний долг Фатерлянду перед своим бегством.

Он с удовольствием послушает, как этот крысенок запищит от ужаса. Пальцы Рейнхарда были слишком толстые, и ему никак не удавалось подцепить край доски, тогда он принес из своей спальни ломик со следами запекшейся крови.

– Мама! – снова позвала девочка, и Рейнхард навел револьвер на доски пола.

– Заткнись, маленькая крыса! – зарычал он и подцепил ломиком доску, но споткнулся и потерял равновесие.

– Суки, – пьяно пробормотал он, поднимаясь на ноги.

Окно было открыто, и с улицы доносился какой-то шум. Рейнхард высунул голову наружу и с ужасом увидел, что мимо дома проехал один танк, другой, третий. Рядом с боевыми машинами шагали американские солдаты. Тут он понял, что ему пора уходить. Играть в кошки-мышки с этой девчонкой, может, и приятно, но сейчас не время.

Рейнхард схватил револьвер, выбежал через гостиную на балкон. Он понимал, что если побежит, то станет легкой добычей – его пристрелят в спину как… У него тревожно забилось сердце. Но если он останется тут… Он замер, услышав тяжелые шаги за дверью.

Он вспомнил свою родину, вспомнил, какую жизнь ему обещали вожди – он так ее и не увидел. Он пожертвовал всем ради Германии, а Германия его предала. Или он предал Германию? Слеза поползла по его щеке, и он крепко сжал рукоятку револьвера. Он направил дуло себе в рот. Сегодня единственным реципиентом его пули станет он сам. Это его последний долг перед Фатерляндом. Рейнхард нажал на спусковой крючок.

Шли дни, шли недели. Виктор не звонил, да я и не ждала этого. Я сказала ему «прощай», и я не шутила. Нам обоим было бессмысленно на что-то надеяться. Конечно, он понимал, что нам обоим лучше всего жить каждому своей жизнью, не причиняя боль друг другу.

Я обходила стороной «Бистро Жанти» и обедала в другом кафе. Оно было не таким хорошим, и кофе горчил, но я… не собиралась возвращаться.

Марго нашла няньку для Элиана и вернулась в ресторан. Я сказала ей, что она может жить у меня столько, сколько захочет, при условии, что она не будет упоминать Виктора. Она согласилась.

Я обзавелась новой мебелью, забронировала на ноябрь поездку в Италию. Марго уговаривала меня снова заняться йогой, и я обещала, что попробую.

Если поначалу моя память возвращалась ко мне медленным ручейком, то теперь воспоминания хлынули, словно из крана, открытого на полную. Так, этим утром я вспомнила пароль от моего ноутбука – «пион».

После завтрака я набрала это слово и – о чудо! – получила доступ к недосягаемым до этого сокровищам, которые оказались довольно скучными. Ни интересной переписки, ни увлекательных сердечных тайн, ни Пинтертеста с фотками. Но потом мой глаз обнаружил на рабочем столе в правом верхнем углу документ «Ворда» – «Письма Виктору». Я кликнула на него.

19 сентября 2007 года

Дорогой Виктор,

Сейчас я живу в Париже. Я подумала, что после всего мне надо написать тебе. Конечно, я уехала неожиданно, но, надеюсь, ты понимаешь, что мне было слишком больно оставаться в нашем доме. Мне хочется, чтобы ты знал, что ты можешь оставаться там столько, сколько тебе нужно. Даже навсегда.

Мне нравится тут жить. Нравится, что тут меня никто не знает. Нравится, что люди не подходят ко мне на рынке и не спрашивают, как дела, не смотрят на меня так, словно у меня рак.