Книга с местом для свиданий - Горан Петрович

Возродившийся день нес с собой новую радость, но и новые тревоги. Было опасно оставаться на этом месте, здесь в любой момент мог кто-нибудь появиться и обнаружить его. И все-таки он сумел кое-что сделать, кое-что спас, утешал себя Адам Лозанич, пряча тетрадь под выпущенную поверх джинсов рубашку, а потом, как и было ему приказано, изъял из переплетенного в сафьян романа всякое упоминание об арфе. Музыкальный салон оглох. Солнце от рассвета передвигалось к утру, молодой человек подумал, что нет смысла так ненадолго возвращаться в свою комнатушку, и, решив отдохнуть тут же, на месте, свернулся калачом прямо на голом полу.

Он изрядно опаздывал. И при этом не выспался. Спина болела от неудобного положения, ведь он читал, увлекшись романом, почти тридцать тамошних часов с небольшими перерывами.

— Адам! — услышал он детский голос, когда, срезая путь, направился по тропинке в сторону стеклянного павильона, где в этот день в соответствии с договоренностью его должны были ждать заказчики.

Он оглянулся. Нигде ни души, но стоило ему торопливо двинуться дальше, как зов повторился:

— Адам! Мы здесь, наверху!

Когда он поднял взгляд, ему было на что посмотреть. На первой же толстой ветке ближайшего к нему каштана, полузакрытые крупными листьями с выступающими жилками, сидели двое из троих Стонов. Девочка и ее отец.

— Бог в помощь! — снова первым приветствовал его мужчина.

— В помощь и вам... — растерялся молодой человек от такой странной картины. — А что вы там делаете?

— Отдыхаем, — ответил мужчина.

— Немножко отдыхаем от тени, — добавила девочка, болтая в воздухе худыми ногами.

И действительно, тень мужчины и девочки, по размеру во много раз превосходившая их, лежала, свернувшись клубком рядом со стволом, один ее край то и дело пытался вползти по стволу, но это ему не удавалось, и он соскальзывал вниз.

— Сами себя обманываем, — грустно усмехнулся мужчина. — А что нам еще делать?! Жена не захотела с нами, говорит, что это бессмысленно, что стоит нам спуститься, все снова будет как было. Будто я сам этого не знаю. А все-таки мы хоть ненадолго, но почувствовали себя лучше...

— Сейчас она ничего не может нам сделать, — показала девочка на очертания скорчившейся на земле тени.

— Конечно, не может, вы в надежном месте, — Адам постарался придать своему голосу побольше уверенности, решив, что нужно будет как можно точнее зафиксировать на бумаге и эту встречу, и разговор, чтобы хотя бы сохранить их, если уж он не может сделать для этих людей чего-то большего.

Это была еще одна причина того, что он заметно опоздал. Заказчиков он застал в плохом настроении. Не скрывая раздражения, они ждали его возле куска красноватого порфирита правильной формы со сторонами приблизительно полсажени на полсажени, который был закреплен на некоем подобии деревянной подставки на высоте человеческой груди в самом центре стеклянного павильона, где больше не осталось никаких следов пребывания профессора Он догадался, в чем дело, когда увидел подготовленные к работе инструменты и один-единственный стул, так что последовавшее требование прозвучало не так уж неожиданно. Нужно было сделать бюст госпожи. И разумеется, — дальше объяснять ему не было необходимости — бюст установят на освободившемся месте, на постаменте в той части парка, которая устроена наподобие ренессансного лабиринта. Новый бюст, который займет место того, разбитого, куски которого он заметил при первой встрече с профессором Тиосавлевичем.

— Считайте эту задачу важнейшим участком вашей работы здесь! — произнес мужчина, впрочем, он мог бы этого и не уточнять. Теперь Адаму полностью открылась цель всех его действий, всех требовавшихся от него исправлений в романе Анастаса Браницы.

Сколько бы женщина ни пыталась держаться как можно свободнее, готовясь позировать, чтобы он мог наметить основные пропорции бюста, ей не удавалось скрыть свое недовольство опозданием молодого человека и смягчить уже знакомое ему надменное выражение лица. Но, в конце концов, это не мое дело, думал Адам, то отступая на шаг, то снова приближаясь к камню, чтобы нанести на него основные линии плеч, шеи и контура головы. Его дело передать портретное сходство с моделью, как и сказал заказчик, убеждал он самого себя, осторожно нанося удары по глыбе, — порфир сначала сопротивлялся, инструмент скользил по поверхности, роем взлетали искры, рассерженный отклик камня вызывал испуганное позвякивание стекол павильона. Угадать и соблюсти правильное соотношение легкости и тяжести — вот в чем тайна всего существующего в мире, в том числе и тайна этого ремесла, размышлял молодой человек, взмахивая то сильнее, то слабее. Только спокойно, терпеливо, истинные линии где-то здесь, нужно просто нащупать их, то так, то сяк примерялся он долотом. Лишнее можно убрать и одним резким ударом, но тогда возрастает опасность отколоть, причем навсегда, и то, что составляет сущность. Нужно все предусмотреть, подойти со всех сторон, сжиться с миллиарды лет каменевшими мыслями порфира, войти в ход его размышлений и только тогда сообразовать с ними действия. Перевести их.

Когда долото откололо первые крошки камня, которые с тупым звуком скатились ему под ноги, Адам Лозанич каким-то особым чутьем понял, что ему удалось найти с камнем общий язык, что между ними сложилось первое доверие. Он понял, что порфир не будет больше упрямиться, но понял и то, что не должен его обманывать, принуждать к чему-то противному его природе. И дальше они уже работали в согласии, облако пыли вокруг них становилось все больше, случалось, что молодой человек даже переставал видеть свои руки или инструмент, позировавшая госпожа вскоре заскучала и покинула павильон, Адам же, несмотря на отсутствие модели, продолжал работать. Проходили часы. Останавливаясь на несколько мгновений, чтобы передохнуть, молодой человек чувствовал, что внутренняя дрожь в нем не ослабевает, в голове отдается эхо ударов, мышцы не могут сразу расслабиться, а пыл и лихорадочность не покидают его.

— И всего-то! Неужели нельзя работать быстрее? — разочарованно заявила госпожа, очередной раз зайдя в павильон и застав каменную глыбу обработанной всего лишь до состояния «матрешки», то есть в самых общих очертаниях, лишь приблизительно напоминавших контуры груди, шеи и головы.

Он не отвечал. Молча брался то за молоток, то за то или иное долото, то за резец, выявлял углы, снимал каменную массу, искал подходы к выступавшим местам, к выраженным точкам лба, скул, носа, подбородка, ключиц... За «гребень» — разновидность зазубренного долота он взялся далеко за полдень, и из камня показался зачаток предчувствия.

— Продолжим завтра, — резко обронил он, откладывая инструмент, не вполне уверенный, что именно заставляет его сделать паузу — усталость или желание отложить окончательное открытие, продлить подольше наслаждение предчувствием.

— Стойте, вернитесь... — слышал он у себя за спиной, но впервые ему было безразлично, как госпожа истолкует его упрямство.

Вода лилась по его лицу, стекала по груди, животу, бедрам, голеням и лодыжкам и, закручиваясь водоворотом, исчезала в забранном никелированной решеткой отверстии и дальше в подземных стоках миллионного города. Эх, если бы она могла смыть с него не только слипшуюся от пота каменную пыль, но и зуд вины, если бы можно было этой водой смыть не только этот слой грязи, но и его легкомысленное согласие произвести исправления в загадочном романе, если бы она могла помочь ему смыть с себя угрызения совести. Или еще не поздно ему самому сделать это? Самому, то есть единственным способом, каким только и можно это сделать.