Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

света третьего круга:

Кунницей я звалась, чтоб здесь блистать,

так светлая звезда мне полюбилась,

и радостно прощенье может дать

она моей судьбе. Здесь не наскучит,

хоть вашим грубиянам не понять.

(IX, 32–36)

Она прощает себя (воды Леты и Эвноэ помогают забыть о прегрешениях, коль скоро человек раскаялся), и ее радость остается спокойной. То, что Куннице полюбились третьи небеса, та снисходительность, с которой она относится к себе, могут показаться обидными для тех, кто еще не проник в свойства настоящей Любви, не достиг глубин ума.

Следующий дух-собеседник Данте на третьих небесах, обладатель еще более неожиданной судьбы, чем земная судьба Кунницы, о котором Данте говорит:

Другая радость тут же мне явилась,

блиставшая средь дорогих вещей,

как тот рубин, в котором солнце билось.

Там, наверху, блеск радости живей

красот земных, внизу их тень мрачнеет,

как память грустная ушедших дней.

(Пер. В. Маранцмана, 67–72).

Этот новый свет — Фолько Марсельский, бывший трубадур, затем — цистерцианец, епископ и предводитель в войне против альбигойцев (именно ему иногда приписывают слова: «Убивайте всех, Господь узнает своих»). Он подтверждает сказанное Кунницей:

Но здесь не скорбь, а радость обрели мы —

Не о грехе, который позабыт,

А об Уме, чьей мыслью мы хранимы.

(103–105)

Вот как выглядит грех на небесах. Души помнят грех как потенциальную любовь. Это возможно и на земле для влюбленных, хотя и на короткое мгновение, но они, как правило, не задумываются о сверхъестественном. Они ошибаются, и ошибка становится для них причиной радости, если она была осознана.

Обращаясь к Фалько, Данте произносит интересные слова:

Я упредить вопрос твой был бы рад,

Когда б, как ты в меня, в тебя мог влиться.

(80–81)

Это сильно сказано, и наверняка важно по смыслу. В «Раю» Данте часто пользуется префиксами, то ли случайно, то ли в соответствии с замыслом. Это заметно только в оригинале, но везде преследует одну цель — показать, что на небесах радость является не наведенным чувством, а образом жизни. «Мы так полны любви...». Это определение для всех небес, но особенно для тех, описание которых последует далее. Но сейчас речь о взаимопроникновении, известном и земным влюбленным, когда они говорят: «Я — это ты». Правда, на земных влюбленных это накладывает моральный долг: погружаясь с любовью в жизнь друг друга, они обмениваются силой противостояния искушению, силой отвергать и утверждать, очищаться и молиться. Люди часто повторяют слова: «Я буду молиться за тебя», но еще лучше было бы: «Я буду молиться в тебе». Так было бы намного ближе к природе молитв, которые возносят светлые души на горных террасах Рая. Собственно, это и составляет здесь жизнь душ.

Незадолго до того, как покинуть эти небеса, Данте видит «солнечный в прозрачных водах свет». Это Раав. Она занимает здесь высшую ступень, поскольку в земной жизни укрывала разведчиков Иисуса Навина и помогла войскам Израиля овладеть землей обетованной[172]. Это, в некотором смысле, личная позиция Данте. Он многое потерял и бывал неверен; но в «Новой жизни» и «Пире» он неизменно защищал позиции посланцев небесного царства. На третьих небесах могла бы оказаться и Таис Афинская, действуй она из благородных побуждений. Но этого не случилось[173]. Фолько сравнивает бывшую блудницу на небесах с прелюбодейным Папой Бонифацием VIII на земле и предрекает очищение Церкви после окончания его власти.

С быстротой мысли Данте и Беатриче переносятся на четвертое небо, «в недра солнца», где царит «не цвет, а свет!» (Х, 42). Эти небеса лежат уже за пределами тени земли. Это солнечный рай. Беатриче говорит:

«Благоговей

Пред Солнцем ангелов, до недр плотского

Тебя вознесшим милостью своей».

(Х, 52–54)

Разумеется, Данте подчиняется со всем рвением.

Ничья душа не ведала такого

Святого рвенья и отдать свой пыл

Создателю так не была готова,

Как я, внимая, это ощутил;

И так моя любовь им поглощалась,

Что я о Беатриче позабыл.

(Х, 55–60)

Поэт забыл о Беатриче, а она смеется! Это важный момент.

Она, без гнева, только улыбалась,

Но так сверкала радость глаз святых,

Что целостная мысль моя распалась.

(61–63)

Беатриче понимает, как действует на него здешнее великолепие. Ее образ побуждает поэта к Добру, но сейчас забыт и образ, зато его разум работает с огромной интенсивностью. Поэтому Беатриче не обращает внимания на то, что Данте забыл о ней. Подобная неверность здесь, на четвертых небесах, не имеет значения. Однако ее улыбку вызывает не только растерянность поэта. Улыбка флорентийки, забытой на время перед великолепием небес Солнца, настолько же проста и естественна, насколько сверхъестественно то, что их окружает. Мы как бы слышим, как смеется простая девушка на улицах своего города. Она просто вывела своего возлюбленного из восторженного созерцания, привела его ум в должное состояние, помогла выполнять функцию — познавать и запоминать.

Теперь нам будет проще наблюдать за их общим движением. Теперь все происходящее происходит в Боге. Глаза Образа продолжают освещать Путь, который, в свою очередь, подтверждает и углубляет красоту глаз Образа. Возрастающая красота Беатриче является обязательной частью поэмы. Это ее собственная красота, но знаем мы о ней благодаря поэту: он видит эту красоту, он поклоняется ей, как отображению Высшего Образа, и поклонение его постоянно растет. И все идет в соответствие с Высшим замыслом. Небесная любовь Беатриче и Данте пропитана бесконечной благодарностью Создателю. И эта благодарность увеличивается пропорционально растущим знаниям.

Духи обретают славные имена. В этой новой жизни с Данте говорят Фома Аквинский (XIV, 6)[174]; кардинал Бонавентура (XII, 124)[175]. Это подведение итогов всего того, что было сделано святым Фомой при жизни, всего того, что привнес в мир Бонавентура. В первых девяти строках четырнадцатой песни Данте связывает то, что мы знаем о жизни святого Фомы Аквинского, с тем, что можно было бы назвать житием Беатриче. Звук их голосов движется, как вода в круглой