Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

озаряются Ею. Было бы опрометчиво заявлять, что мы не должны придавать словам «Бог» и «Христос» в этой поэме какое-либо другое значение, которого в них нет. Надеюсь, не слишком опрометчиво говорить, что их основное значение должно быть именно и только тем значением, которое они принимают в «Комедии». Светозарная «Сущность» более или менее точно отражает значение этих слов. Но яркость ее лучей такова, что Данте не в состоянии выносить это сияние. Он закрывает глаза и впадает в некоторое беспамятство. Именно в этот момент он слышит то, во что раскрывается давнее приветствие. Он слышит голос Беатриче:

«Открой глаза и на меня взгляни!

Им было столько явлено, что властны

Мою улыбку выдержать они».

(XXIII, 46–48).

«На меня взгляни!» Это требование имеет двойной смысл. В своей поэзии Данте пытался сделать это с самого начала. Но в те давние времена Беатриче и Любовь были для него новыми «неизвестными способами существования». Он описал их в «Новой жизни», затем проанализировал в «Пире», и теперь вернулся к ним в «Комедии». Ну и что сейчас?

Священная улыбка придает невероятную глубину и ясность священному лику.

Когда бы перья всех поэтов мира

Прониклись мыслями своих хозяев

И нежностью, живущей в их сердцах,

В их думах, в их мечтаньях одиноких;

Когда б в себя впитали стихотворцы

Нектар цветов поэзии нетленной,

В которой, словно в зеркале, мы видим

Все высшее, что свершено людьми;

Когда бы создали они потом

Бесценные по совершенству строки, —

Их все равно тревожили б всечасно

Та мысль, та прелесть, та черта, то чудо,

Которые не воплотить в словах[182].

Данте говорит:

Хотя б мне в помощь все уста звучали,

Которым млека сладкого родник

Полимния и сестры изливали[183],

Я тысячной бы доли не достиг,

Священную улыбку воспевая,

Которой воссиял священный лик.

(XXIII, 55–60)

Данте, как и все поэты до него, так и не смог выразить всю славу человеческого тела. Но чего он без сомнения достиг, так это завершения истинного образа Беатриче. Она снизошла с небес, чтобы спасти его; но теперь у нее есть другая задача — показаться ему в своем истинном облике. Отсюда и требование: «Открой глаза и на меня взгляни!». Поэт должен видеть священное лицо, осиянное священной улыбкой. Но видит ли он? Кое-что видит: все свое прошлое на земле и на небесах; свое странствие вместе с ней через круги Рая, и теперь — последние небеса. На первых небесах душа, призванная к исполнению своей функции, принимает обеты постоянной любви. Его еще может что-то отвлечь, он еще подчиняется приказам, но верность его уже неоспорима. Его все еще могут посещать мысли о собственной чести и славе; он стремится к святости, но скорее не ради нее как таковой, а личной, собственной святости. Когда преодолен и этот искус, остается лишь отбросить последние земные представления. Нет гнетущих ощущений долга, нет стремления получить удовольствие, связанное с тем или иным образом, ушло беспокойство, вызванное внутренним или внешним давлением. Теперь стали ясны великие учения, трудно постижимые в земных условиях. Его собственные отрицания и его утверждения теперь выглядят как равносторонний крест преданности; объединяющий всю его жизнь с ее историей происхождения и обстоятельствами формирования. В этой жизни «Я», «Мы» и снова «Я» образуют равенство, а Бог — это la prima equita — Всеравенство (XV, 74). Достигший такого равенства может свободно идти сквозь созерцания, пока не обозрит прошлое свое и всех остальных. Таково должно быть развитие всякой любовной истории; пока человек не отринет очарования созерцания, он так и будет пребывать в оцепенении.

«Открой глаза и на меня взгляни!» Вся поэма не скажет больше, чем этот приказ. Для Данте настало время уйти от Беатриче к искупленным, и именно она отправляет его туда. При этом она сокрушается:

«Зачем ты так в мое лицо влюблен,

Что красотою сада неземного,

В лучах Христа расцветшей, не прельщен?»

Там — роза, где божественное Слово

Прияло плоть; там веянье лилей,

Чей запах звал искать пути благого».

(XXIII, 70–75)

На краткое мгновение поэту явлен образ Святой Марии, но почти тут же Она удаляется вглубь небес.

Я был бессилен зрением моим

Последовать за пламенем венчанным,

Вознесшимся за семенем своим.

(118–120)

Данте предстоит перед Высшим Судом. Состав Суда сформирован из блаженных душ этих небес. Три светоча приближаются, чтобы осмотреть и испытать новую душу. Данте — человек средних лет, успешный человек, великий поэт, но здесь он только неофит и новый ученик. Итак, святой Петр спрашивает его о вере, святой Иаков о надежде, а святой Иоанн о любви. Три великих духа не могут не напомнить о трех зверях, выведенных в начале поэмы. Рысь выглядела такой же красивой, веселой и сильной, как вера, Лев — таким же сильным и устрашающим, как надежда, а Волчица? Зверь был средоточием всех страстных желаний. Приближающийся к Данте светоч Святого Иоанна оказался настолько ярким, что ослепил поэта. Он ничего не видел, ни Беатриче, ни Града Божия. Это небесное сопротивление силам Ада. Ад стремится навечно погрузить душу туда, где «солнце молчит»; Небеса, как и любая неожиданность, на мгновение ослепляют силой своих образов. Так, ослепленный, Данте и отвечает на вопрос о любви и о том, как он узнал ее:

Чрез философские ученья

И через то, что свыше внушено,

Я той любви приял напечатленья;

Затем, что благо, чуть оценено,

Дает вспылать любви, тем боле властной,

Чем больше в нем добра заключено.

(XXVI, 25–30),

то есть он познает любовь через разум и откровение, иначе — через Церковь и Беатриче. Он любит потому, что Бог любит мир.

Ответив на вопросы о вере, надежде и любви, Данте постепенно возвращает себе зрение и видит перед собой Адама, то есть эти три великих свойства позволяют ему наконец увидеть Человека. Данте просит Адама поговорить с ним, но Адам